Ни один из героев великих эпох не понял бы, что значит борьба за эффективность. Хильдебранд сказал бы, что он боролся не за эффективность, а за католическую церковь. Дантон сказал бы, что боролся за свободу, равенство и братство. Даже когда идеал этих людей заключался в том, чтобы сбросить ближнего с лестницы, они думали о действии, как здоровые люди, а не о процессе, как паралитики. Они не говорили: «Эффективность поднятия моей правой ноги обусловлена, как можно заметить, мышцами бедра и икры, которые находятся в превосходном состоянии…» У них были совсем другие чувства. Их вдохновляло прекрасное видение противника, лежащего пластом у подножия лестницы, и, представив эту экстатическую картину, они затем действовали мгновенно, как вспышка. На практике привычка обобщать и идеализировать никоим образом не означает жизненной слабости. Время больших теорий было и временем грандиозных результатов. В конце восемнадцатого столетия, в эпоху сантиментов и красивых слов, люди были крепки и духом, и телом. Сентименталисты победили Наполеона. Циники не сумели справиться с Деветом [Девет (Де Вет), Кристиан Рудольф (1954–1922) — крупный фермер, политический деятель Оранжевого Свободного Государства, генерал, активный участник англо–бурских войн 1990–1881 гг].
Сто лет назад наши деяния во имя добра или зла триумфально превозносились риторами. Сейчас наши деяния безнадежно запутаны сильными молчаливыми людьми. Этот отказ от высоких слов и грандиозных картин породил целую расу маленьких людей как в политике, так и в искусстве. Современные политики предъявляют колоссальные претензии Цезарю и Сверхчеловеку, заявляя, что они слишком практичны, чтобы оставаться безупречными, и слишком патриотичны, чтобы быть нравственными; но в результате создается впечатление, что министр финансов — посредственность. Новые философы от искусства навлекают на себя те же претензии, потрясая своей энергией небеса и землю; но в результате создается впечатление, что поэт–лауреат — бездарность. Не хочу сказать, что сейчас нет людей более ярких; но смеет ли кто–нибудь утверждать, что они сильнее гигантов прошлого, следующих своей философии и исповедующих свою веру? Можно спорить, что лучше: свобода или зависимость. Но вряд ли можно отрицать, что их зависимость дала им больше, чем нам наша свобода.
Теория искусства вне нравственности прочно утвердилась в узких творческих кругах. Художники вольны творить что угодно. Они вольны написать «Потерянный рай», где Сатана победит Бога. Они вольны создать «Божественную комедию», где небеса окажутся подземельями ада. Но разве они это сделали? Сумели они при всей своей универсальности создать что–нибудь более великое и более прекрасное, чем пылкие речи жестоких католиков–гибеллинов или суровых и несгибаемых пуританских наставников? Создали они, как нам известно, лишь несколько кружков. Мильтон не только побивает их своим благочестием, он превосходит их и в дерзости.