А немертвые все шли и шли, как полчища злых духов. Казалось, их созвали со всех окрестных домов: волна за волной бледных, склизко-языких тварей поднималась с нижних этажей, и стены здания окрашивались белым. Панки боролись с ними так же, как пожарные борются с огнем: отсекая пламя, затаптывая новые возгорания и бросаясь в самые горячие очаги. Они действовали как хладнокровная, безжалостная расстрельная команда, — позднее Анхель с изумлением узнает, что это был их первый ночной бой, своего рода посвящение. Вампиры все же достали своими жалами двух колумбийцев — это были первые потери страшной войны, — и тем не менее... Когда все закончилось, панки не хотели останавливаться: они жаждали большего.
В сравнении с этим дневная охота — все равно что легкий прохладный ветерок, говорили они.
Когда они остановили натиск вампиров, кто-то из колумбийцев нашел картонку с косяками, и все закурили. Анхель не курил уже много лет, но сейчас не отказался и он: вкус и запах травки смягчали вонь, распространявшуюся мертвыми тварями. Наблюдая, как дымок тает в воздухе, Гус мысленно вознес молитву за товарищей, погибших в бою.
— Есть один человек... — сказал Гус. — На Манхэттене. Старый ломбардщик. Он первым дал мне понять, кто такие эти вампы. Спас мою душу.
— И речи быть не может, — мгновенно возразил Крим, поняв Гуса с полуслова. — Зачем переть через реку, когда нам и здесь убивать да убивать?
— Когда увидишь этого старика, сам поймешь, зачем.
— Откуда ты знаешь, что он еще не отбросил коньки?
— Просто очень надеюсь, что пока еще нет. Мы пойдем через мост при первых лучах света.
Анхель отпросился на несколько минут, чтобы в последний раз побывать в своей квартире. Его колено разболелось не на шутку. Он окинул взглядом свое жилье: в углу — куча нестираной одежды, в раковине — грязные тарелки, во всем — нищета и убожество. Он давно уже не чувствовал никакой гордости за свое обиталище, а сейчас и вовсе испытал острый приступ стыда. А может, подумалось ему, он все это время подспудно знал, что предназначен для чего-то большего — для чего-то, что он и вообразить не мог, — и просто ждал зова?
Анхель швырнул в хозяйственную сумку кое-какую запасную одежду, спрятал туда же упряжь для колена, а напоследок — едва ли не сконфуженно, потому как, забирая эту вещь, он словно бы признавался, что это самое дорогое его сердцу имущество, все, что осталось от того героя, кем он когда-то был, — прихватил серебряную маску.
Сложив маску, он засунул ее во внутренний карман куртки. Ощутив эту ценность рядом с сердцем, Анхель вдруг осознал, что впервые за последние десятилетия пребывает в ладу с самим собой.