— Это безумие! Ты еще совсем ребенок, — грубо пробормотал Гил.
Оливия никогда не ощущала себя более взрослой, чем в эти минуты. Она была влюбленной женщиной, и ее тело пылало от сознания своей женской сути. Ей так хотелось продлить эти чудесные восхитительные ощущения. Она желала, чтобы они продолжались вечно, всегда. Она мечтала, чтобы Гил любил ее всегда. В отчаянии она впилась пальцами в шелк его рубашки.
— Эндрю не считал меня ребенком, — прошептала она.
— Ему было наплевать на тебя, крошка-кузина.
Означало ли это, что Гилу она, Оливия, — дорога? Собирался ли Гил сказать ей о своей любви? Он должен сказать эти слова. Оливия чувствовала, как ее сердце совершило что-то вроде мертвой петли.
— А тебе не наплевать?
Помолчав немного, Гил заговорил, и в его голосе прозвучала затаенная грусть.
— Да, мне не все равно. Я принимаю близко к сердцу доверие Вивьен и не нарушу его… Ты еще слишком молода, слишком неопытна, чтобы играть в подобные игры.
Оливию охватило разочарование. Она наивно ожидала объяснения в любви, а получила вместо того напоминание о том, что в глазах Гила она по-прежнему остается крошкой-кузиной. Интимность, которую они разделяли всего несколько мгновений назад, начинала улетучиваться, и Оливия страстно хотела бы вернуть ее. Но как? Как ей убедить Гила, что она уже не ребенок, а взрослая женщина — женщина, которая любит его, и единственное ее желание — чтобы он отвечал ей любовью на ее любовь.
— Я… Я не такая уж юная, — прошептала она еле слышно.
— По годам, может быть, да. Но твой опыт говорит, что ты еще совсем девчонка, — ответил Гил хрипло.
Движимая лишь силой неизведанного до сих пор чувства, не думая, куда могут завести се опрометчивые слова, которые она собиралась сказать, Оливия ринулась навстречу опасности.
— Я не такая уж неопытная, как ты, возможно, думаешь…
Она не успела произнести больше ничего, как руки Гила поднялись к ее обнаженным плечам, вцепились в них.
— На что ты намекаешь, черт побери? — зарычал он, предостерегающе сверкая глазами.
Оливию потрясли и резкая перемена его тона, и боль, причиненная его пальцами, впившимися в плечи. Оливия выговорила, заикаясь, лишь:
— Я… Я…
— Боже мой! А я-то думал, что этот молокосос воспользовался тем, что сильнее тебя. Но ты все время действовала с ним заодно, не так ли? Стало быть, это для тебя совсем не ново, ведь верно? — Казалось, Гил готов был ударить Оливию. — Боже милостивый! Ну, так со сколькими мужчинами ты переспала — ты, маленькая дрянь?
Пораженная такой негативной реакцией Гила и его столь грубыми вопросами, Оливия уставилась на него в молчаливом ужасе. Она сразу же поняла, что зашла чересчур далеко. Желая во что бы то ни стало заставить Гила обращаться с ней, как с женщиной, она действовала на ощупь, вслепую, ни разу не подумав, что любой ее промах способен вызвать такое дикое возмущение с его стороны. Она должна сказать Гилу правду. Все можно вынести, но не это жгучее презрение в глазах, с каким он смотрит на нее.