А вскоре Шакал был принят в закон. Еще через год — паханом малины, какую сам назвал Черной совой.
Эту малину знали все. У одних она вызывала липкий ужас, у других — жгучую зависть.
Черная сова… Ее кенты носили на шеях золотые медальоны с изображением черной совы из черного бриллианта.
Все ее кенты имели на всякий случай помимо липовых ксив свою кубышку, куда откладывалась доля.
С самого начала, отступив от закона и воровских правил, видавшие всякое — фартовые оговорили себе на старость возможность иметь угол и долю. Ее они увеличивали и собирали на старость. Какою она будет? Все ли доживут до нее?
Шакал был лучшим из паханов. Фартовые малины уважали его и слушались. В Черной сове крайне редко случались разборки. Здесь не спешили принимать в закон и ни одного кента за все годы не вывели из фарта.
Случались и здесь проколы. Но меньше и безболезненнее, чем у других. Если кого-то из законников заметала милиция, кенты старались достать своего, рискуя даже жизнями.
Малина Черная сова всегда была притягательной для воров всех возрастов. Здесь не мокрили отколовшихся, старых фартовых. Давали им дышать, лишь бы не настучал на фартовых. Иным даже грев давали, чтоб не голодал и не нуждался в старости.
Шакал жил как все. Легко и беззаботно, пока не встретил ту, которая стала матерью Задрыги.
Была ли она чьею-то шмарой, Шакала не интересовало Он увидел ее в ресторане, за маленьким столиком.
Бледная, худая, она что-то торопливо ела. Когда подошел Шакал, придвинула тарелку к себе поближе, будто испугалась, что кто-то отнимет еду.
Он сел напротив. Кенты наблюдали за паханом.
Шакал заказал много еды и выпивку. Предложил разделить с ним ужин. Та не ломаясь согласилась. Познакомились Разговорились. Из ресторана он увез ее на такси поздней ночью. С тех пор стал частым гостем у нее. Забыл о шмарах.
Любил ли он ее? Конечно, но по-своему, как собственность. Иначе не ходил бы к ней.
Шакал не спрашивал, был ли кто-нибудь помимо него у нее в гостях? Любит ли она его? Такое ему в голову не приходило. Он слишком был уверен в себе, чтобы сравниться с другим. А потому не ревновал, не требовал признаний в любви. Не просил ждать, когда суды приговаривали к срокам. Он долго не задерживался в них. Сбегал по пути или из тюрьмы, бывало из зоны.
Вот так однажды, вернувшись с очередной удачей, услышал, что его мамзель — беременна.
— Не могу я быть отцом. Не дано такое. К чему темнить?
— А я не для тебя, для себя рожу. Твое повторение.
— Иль меня тебе мало, иль застопорить возле юбки намылилась? Верняк вякну, все бабы умные, умеют избавляться от этого. И ты скинь. Если хочешь, чтоб я с тобой кадрил. А нет — слиняю — пригрозил не шутя.