В нашем городе до разгара войны имелись три учреждения, что хранили в чистоте сей высоко-официальный статус: кондитерская Штутцига, танцевальная школа господина Пирника, открытая в прекрасном барочном дворце у знаменитого моста (изысканное место, где славные отпрыски городских обывателей разучивали, помимо вальса, «короля Рогера», польки и тирольена, даже классическую кадриль), — и тот дом, в коем мы в настоящее время пребываем.
По-моему, он исчез последним.
Дамы до отправления интимной службы находились на своем посту. Пошатываясь, пересекали они комнату, вертелись перед зеркалом с неизменным восхищением на лице, с холодной вежливостью выпрашивали сигареты, снисходительно и равнодушно присаживаясь «на минутку» к столу. Казалось, они проникнуты были особенным чувством собственного достоинства, которое разделяла каждая пансионерка этого прославленного и благородного заведения. Попасть сюда считалось наивысшим достижением. Это достоинство находило разнообразное выражение. В противоположность подобным домам, лишь немногие дамы ходили тут в коротких платьях; большинство носило фантастические неглиже, развевающиеся пеньюары; Фалеска, самая важная из всех, одета была в настоящее бальное платье, которое на театральном или судейском балу получило бы высокую оценку в светской хронике. Несмотря на сковывающие одеяния, та или иная дама нередко обнажала ногу, чтобы достать из чулка портсигар или пудреницу.
Только Людмила ходила в юбке выше колен; при ее хрупкой детской фигуре она не смогла бы носить ничего другого. Примечательно, что ей совсем несвойственно было то внешнее беспокойство, то равнодушное волнение, которое входило в профессиональные особенности дам, гоняло их с места на место, принуждало бессмысленно носиться по комнате, подобно взбудораженным зверям в клетке. Людмила, напротив, спокойно сидела за офицерским столом справа и с глубокой серьезностью выслушивала разглагольствования лейтенанта Когоута, будто не хотела упустить случая чему-то поучиться. Казалось, ничто не могло ее взволновать.
Лейтенант Когоут из полка полевой артиллерии № 23 появился здесь вместе с двумя одногодками-добровольцами той же военной части. Между ними царила фальшивая и опасная доверительность начальника и подчиненных, что сидят, упразднив всякую субординацию, за одним столом. Учения ждали за дверью и вместе с ними — грозный призрак экзаменов на звание офицера резерва.
Когоут, не сводя с Людмилы водянистых глаз, утешал обоих добровольцев, со страхом смотревших в будущее.
— Видите ли, вам следует знать, — говорил он, следя за Людмилиным лицом, — что мне тоже не легко дались экзамены на прапорщика, а у вас была все-таки школа, вы образованные люди. А тогда воззрился на меня господин полковник фон Вурмзер: «Исполняющий обязанности кадетского офицера Когоут! Что вы знаете о Юлии Цезаре?» Я собираюсь с духом и кричу: «Господин полковник, честь имею доложить, — ничего!» Второй вопрос: «Исполняющий обязанности кадетского офицера Когоут! Что вы знаете о Карле Великом?» Я беру себя в руки и кричу еще громче: «Господин полковник, честь имею доложить, — ничего!» Господин полковник фон Вурмзер выжидает мгновение, затем спрашивает: «Исполняющий обязанности кадетского офицера Когоут! Что вы знаете об императоре Иосифе?» И тут я кладу полковника на обе лопатки. Щелкаю каблуками так, что пол трещит, и: «Господин полковник, честь имею уточнить, — о