- Что тревожит меня? вскричал Кумал. Да разве дернины эти не столь же мокры, как пески долины Россес? А блохи в этом одеяле не столь же несчетны, как волны морские и не столь же быстры? А хлеб не столь же черств, как сердце монаха, забывшего Бога? А вода в кружке не столь же горька и зловонна, как его душа? И не того ли цвета вода в лохани, какою станет он сам, обуглившись на Вечном Огне?
Монах уверился в надежности засова и воротился на свой пост при дверях, ибо его так клонило в сон, что он не мог получать удовольствие от беседы. Но Кумал все бился, и вот, наконец, он снова услышал шаги монаха и закричал:
- О монахи, род трусливый и лукавый, гонители и теснители бардов, певцов, ненавистники жизни и счастья! Чурающиеся правды и не владеющие мечом! О род, приводящий в робость кости народа трусостью своей и коварством!
- Певец, сказал монах ему в ответ. Я и сам умею слагать стихи.
Немало я их сложил, сидя при дверях, и мне горько слышать, как барды поносят монахов. Брат мой, мне хочется спать, а потому я довожу до твоего сведения, что об удобствах странников печется у нас сам глава монастыря, наш преосвященный игумен.
- Что же, спи, сказал Кумал. А я спою проклятие барда игумну.
И он перевернул лохань, поставил ее под окном, сам на нее встал и начал петь во всю глотку. Пение разбудило игумна, он сел в постели и свистел в серебряный свисток до тех пор, пока не дозвался привратника.
- Я глаз не могу сомкнуть, сказал он. Что такое? Что за шум?
- Это бродячий певец, отвечал ему привратник. Он недоволен дернинами, недоволен хлебом, питьевой водой, водой для омовенья ног, одеялом. И он проклинает вас, отец настоятель, и ваших батюшку с матушкой, и дедушку вашего с бабушкой и всех ваших сродников.
- И проклинает в стихах?
- Проклинает в стихах, и с двумя ассонансами в каждом стихе проклятья.
Игумен сдернул ночной колпак и сжал в кулаке, и плешь в кружке седых волос на голой его голове была как могильный курган Нокнарии, ибо в Коннахте не отказались еще от древней тонзуры.
- Что-то надо предпринять, сказал он. Не то он обучит своим проклятьям уличных мальчишек и девушек, болтающих у дверей, и разбойниках на склонах Бен Булбена.
- Так может быть, мне пойти, сказал привратник, и дать ему сухих дернин и свежего хлеба, и чистую воду в кружке, и чистую воду для омовения ног, и новое одеяло, и пусть он поклянется Святым Бенингусом и уж солнцем и луной на всякий случай, что он не станет учить своим стихам уличных мальчишек и девушек, болтающих у дверей и разбойников на склонах Бен Булбена?