Неистощимый запас, которым живут молодые люди, окружающие Ханса, иногда дает возможность заметить мимолетную встречу двух украдкой брошенных взглядов, а также то, как они ненадолго задерживаются друг на друге. Если сидишь на стволе поваленного дерева посреди хвойного леса и наслаждаешься солнышком, то тут можно про часы позабыть, не про золотые часы, конечно, но про часы, золотыми часами отмеряемые.
Ханс невольно бросает взгляд на свои старые наручные часы, не позабыл ли он их где-нибудь. Еще нет.
Софи молчит, и все в ней тоже молчит. При этом она ничего не лишается ни здесь, ни где бы то ни было. Время от времени она приветствует кого-нибудь из знакомых. Когда она обменивается с ним парой слов, сразу же чувствуется некая необычная общность. Ханс полагает, что подобное, возникающее между ним и ней, является любовью. Она потрясает его, потому что она вообще всегда потрясает любящего человека, но Ханса она потрясает гораздо сильнее, потому что ему незнакомы такие вещи, с которыми ее можно было бы сравнить. Беспомощный, он брошен на произвол любви.
Теперь другой школьник сравнивает двух людей, понимающих друг друга, с двумя полусферами, которые точно подходят друг к другу и, соединяясь, вместе дают шар. Разговор, естественный, непринужденный, полный доверительности, идет о совершенстве этой пространственной геометрической фигуры.
Говорят о расставании, когда задумываешься, не следует ли при нем чувствовать себя так же, как и при встрече, лишь несравненно богаче одаренным, ведь встречу ты уже получил в дар. Ханса еще никто ничем не одаривал, кроме Софи (брюки и джемпер), мать время от времени покупала ему что-нибудь нужное. Софи спрашивает Ханса, какого он мнения о преступлениях. Райнер хочет пойти на преступление, и она думает, что теперь и ей этого тоже хочется.
— Эти детишки надоели мне до смерти, тебе — нет? Ты ведь привык к совсем другим вещам, чем такая вот школьная болтовня.
Ханс, который ничего не хочет так сильно, как быть школьником, говорит, что ему случалось уже взламывать сигаретные и другие автоматы, однако теперь хочется вести порядочную жизнь, чтобы добиться одной женщины, но он не говорит, какой, нет-нет, вслух признаться он не решается.
— Это Анна? — спрашивает Софи.
— Нет-нет, — говорит Ханс, — никакая не Анна, но я не проболтаюсь, кто это на самом деле, — и пялится на Софи телячьими глазами, чтобы она догадалась, что речь идет о ней. Софи не в состоянии понять, что могло бы значить такое дурацкое выражение лица, и спрашивает, полагает ли он, что противозаконное деяние помогает человеку избавиться от комплексов. Слово комплексы Ханс не понимает.