Райнер и Анна каждую секунду осознают: благодаря тому, что родители переехали в город, они избавлены от жизни в глухомани, от захолустных местечек, зовущихся Иббзиц, Лаа-ан-дер-Тайя, Лаа-ан-дер-Пилах, или от всяких там Санкт-Михаэлей. Они рады, что не приходится прозябать в какой-нибудь кошмарно бездуховной провинции, с которой они знакомы по крестьянскому двору своей бабки. Все, что угодно, только не это. Там галки и воронье или какая-нибудь другая гадость с воплями когтят деревья, уже отмеченные печатью зимы. Там по сумрачному небу снуют туда-сюда всякие тучки, там блеет косуля, там вонючие ученики начальной школы и дебильные ученики школы средней набивают своими телами школьные автобусы. В их испарениях кишмя кишат бациллы нищеты. Мерзкая мешанина из детей и волглых, удушливо пахнущих шерстяных одежек, которые донашивают после старших братьев и сестер.
— У них нет судьбы, — говорит Райнер, — еще до того как родиться, они были обречены на смерть, и в головах у них одна и та же картина. Что в одной голове, то и в любой другой.
И все это происходит в свободной стране, где, правда, свободой и не пахнет. Безвкусные ландшафты теряются за пеленой дождя, границ не видно, однако границы существуют, они — в головах здешних жителей. С узколобостью брату с сестрой пришлось столкнуться и в большом городе, они ликуют, ибо сами некоторое время назад преодолели границы. Оскалив остренькие зубки, они набросились на отливающую синюшным цветом пуповину залов ожидания, где им предопределено было находиться, и перегрызли ее. Кровь ручейком сбегает у них с подбородков. Белесые языки, язык Райнера и язык Анны, слизывают ее. Скоро от естественной границы рождения не останется ни клочка кожи. Разверзаются беспредельные дали, и холодное солнце в них, словно невзбитый желток в молоке.
А кому здесь еще бить, как не Райнеру и не Анне, битым-перебитым.
Забыт звенящий мороз на деревенских улицах, забыты воскресные полуботиночки с тонкими подошвами, не подходящие ни к ноге, ни к погоде. Никто больше не заваливается в местную киношку на ковбойский фильм и не выходит оттуда чистым ковбоем, хотя внутри обнаруживает таких же болванов, только в дурацких шляпах и с набриолинеными проборами. Нет больше страха перед поздним возвращением домой и перед поркой с использованием тяжелых предметов. А потом еще посылали в хлев, нагрузив тяжеленными бадьями с горячим пойлом для свиней. И коли позабудешь сменить выходную обувку, она так провоняет, что ничего не останется, кроме как разжаловать ее в хлевные чеботы.