— Но зачем?
— А зачем вообще люди делают добрые дела? Вот ты, например, зачем все это время возишься со мной?
— Значит я и эти неизвестные с их загадочными подарками для тебя — одно и то же? Спасибо, вот не ждала.
— Вовсе нет. Не цепляйся к словам, пожалуйста. Просто я хотела напомнить тебе, что и другие люди тоже иногда умеют быть добрыми.
— Отлично. И кто же, по-твоему, эти добрые люди?
— Понятия не имею — И тебя это устраивает?
— Вполне.
— Вынуждена тебе напомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке — Тогда, извини, я тоже вынуждена еще раз поинтересоваться у тебя, чем я обязана твоим бесплатным благодеяниям?
Муся замолчала надолго.
Теперь уже не только щеки — пылало все ее полное лицо, и глаза сверкали так, что мне становилось не по себе.
Это было уже не волнение, не тревога, и даже не страх.
Гнев.
Откровенный, неприкрытый яростный гнев — вот что такое отразилось сейчас на лице Муси. Таким я не видела его никогда, да и вообще предположить не могла даже, что тихая, безответная моя сиделка способна на такие чувства.
Возможно, мне следовало извиниться, и своим долгим молчанием, Муся давала мне этот шанс: все вернуть на круги своя. Думаю, она бы не стала требовать от меня долгих унижений, достаточно было бы просто короткого:
«прости».
Но я молчала.
Во-первых, я буквально остолбенела при виде такой Муси, а, во-вторых, во мне поселилось вдруг какое-то глупое упрямство, сродни тому, которое иногда обуревает детей. В такие минуты они точно знают, что выполнить то, чего требуют взрослые, все равно придется, но упрямо застывают на месте, дожидаясь применения более радикальных мер. И даже получив заслуженную затрещину или шлепок, и чувствуя как непрошеные слезы бегут по щекам, продолжают упорствовать, доводя до истерики и себя, и близких. Со мной такое нередко случалось в детстве, и именно это состояние тупого упрямства овладевало мной сейчас.
Я молчала.
Когда молчать далее было уже невозможно, Муся поднялась из-за стола и, в очередной раз за сегодняшний вечер, нарушив свои обыкновения, вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Посуда на столе и на полках возмущенно звякнула: она не привыкла к такому обращению.
Так же, как и я.
В квартире наступила мертвая тишина.
И время, вроде бы даже замедлило свой неустанный бег, по крайней мере, большие деревянные часы с кукушкой, тикали как-то непривычно медленно и почти бесшумно.
Однако, время все же двигалось вперед, как это и полагалось ему самой сущностью мироздания, и ровно через полтора часа все оказалось кончено.
Говоря « все» я имею в виду наши отношения с Мусей, но поскольку ничего иного в моей жизни не происходило целые полгода, то это «все» представляется вполне уместным.