Он осторожно провел рукой по острому срезу.
И — замер, не поверив минутному ощущению.
Показалось — каменная твердь дрогнула от легкого прикосновения и вроде даже поддалась слабому нажиму осторожной руки.
— Так просто? Не может быть.
Сознание отказывалось верить.
Однако рука уже настойчивее упиралась в камень.
Недолго длилось противоборство.
Свершилось невозможное — стена отступила перед слабой плотью.
Нелепый нарост оказался отнюдь не случайной ошибкой нерадивого каменщика — похоже, в этом замке не было вообще ничего случайного.
А то, что наиболее походило на простое совпадение или чью-то небрежность, скрывало в себе гораздо больший смысл, нежели то, что, казалось, исполнено было скрытого смысла.
Впрочем, ни о чем подобном Костас подумать не успел, каменная глыба, оказавшаяся потайной дверью, медленно приоткрылась перед ним, приглашая — если хватит дерзости и сил — проследовать в неизвестность.
Не без колебаний Костас решился.
Помещение, в котором он оказался, протиснувшись в узкую щель, оказалось совсем небольшим и совсем не таким высоким, как центральный зал подземелья и сводчатые коридоры.
Более всего оно напоминало маленькую кладовку или тайник, в котором на глазах потрясенных преследователей легко мог исчезнуть уходящий по коридору обитатель замка.
Буквально раствориться в стене.
Похоже на Дракулу.
Очень похоже.
Костас снова вспомнил рассказы покойного доктора Эрхарда — тот, кто запомнился в веках как «сажающий на кол», был отнюдь не тупым садистом. Валашский господарь обожал всевозможные фантасмагории и розыгрыши, леденящие душу.
Этот, пожалуй, был из той самой серии.
Луч фонарика скользил по неровным, шероховатым стенам тайника и поначалу не находил ничего в сером каменном однообразии.
Потом…
Потом Костас испытал удушливый спазм ужаса.
Глаза неожиданно столкнулись с чьим-то пристальным взглядом.
Некто смотрел на него из темноты, в упор.
И был почти рядом.
Прямо напротив.
Рука с фонариком застыла на мгновение, и этот миг, показавшийся вечностью, Костас как завороженный смотрел в эти глаза.
Огромные, миндалевидные, неподвижные.
Неживые.
Последняя мысль забрезжила в сознании, возвращая способность думать и двигаться.
— Нет, черт возьми, это не человек. И не призрак. Это… Это…
Луч фонарика лихорадочно заметался по стене.
Сердце в груди Костаса встрепенулось, забилось медленно, постепенно возвращаясь к привычному ритму.
— Портрет! Черт меня побери, портрет. Ай да Льянка! Не соврала, глупая курица!
Он почти пришел в себя, и рука с фонариком двигалась теперь неспешно, постепенно отвоевывая у тьмы древнее изображение.