Моя мать стояла посреди своей уютной гостиной, залитой сентябрьским солнцем, и восклицала: «Пруденс, ты, должно быть, сошла с ума!»
У нее был такой вид, словно она вот-вот заплачет, но я знала, что она этого не сделает, потому что слезы испортят ее безупречный макияж, рот искривится, лицо опухнет и его черты исказятся. Как ни выводи ее из себя, она не заплачет. Собственная внешность заботила ее больше всего на свете, и сейчас она стояла напротив меня по ту сторону каминного коврика, облаченная в безупречный малиновый костюм и белую шелковую блузку, с золотыми кольцами серег, очаровательным браслетом и копной вьющихся волос, посеребренных сединой.
Все же она старалась сдерживать разрывавшие ее чувства: гнев, материнскую заботу и, самое главное, разочарование. Мне было ее очень жаль.
— Да ладно, мама, это не конец света! — ответила я. Но, произнося эти слова, я ощутила, как неубедительно они звучат.
— Впервые в жизни у тебя завязались отношения с по-настоящему достойным мужчиной…
— Мама, дорогая, «достойный» — это ужасно старомодное слово…
— Обаятельный, надежный, у него прекрасная работа, и он из хорошей семьи. Тебе уже двадцать три, пора остепениться, выйти замуж и обзавестись собственным домом и детьми.
— Мама, он вовсе не предлагал мне выйти за него замуж.
— Конечно, не предлагал. Он хочет сделать это как положено: привести тебя в свой дом, представить матери. В этом нет ничего плохого. Он, несомненно, рассуждает именно так. Если бы ты увидела вас со стороны, то поняла, что он от тебя без ума.
— Найджел вряд ли способен сходить с ума от чего бы то ни было.
— Честно говоря, Пруденс, я не понимаю, чего ты хочешь.
— Да ничего я не хочу. — Этот разговор происходил между нами уже столько раз, что я знала свою роль дословно, так, словно специально сидела и заучивала ее наизусть. — У меня есть все, что мне нужно. Работа, которую я люблю, своя маленькая квартира…
— Твою полуподвальную комнату вряд ли можно назвать квартирой.
— И я пока не чувствую желания остепеняться.
— Тебе двадцать три. Мне было девятнадцать, когда я вышла замуж.
Я едва не добавила: «и развелась шесть лет спустя». Но как бы ни раздражала вас моя мать, ей нельзя сказать таких слов. Я знала, что у нее железная воля, и внутри она — кремень, ей почти всегда удавалось жить так, как она считала нужным, но при всем том в ней была трогательная уязвимость: хрупкая фигура, огромные голубые глаза и безупречная женственность не допускали грубых слов в ее адрес.
Поэтому я закрыла рот, не успев ничего произнести, и взглянула на нее без всякой надежды. Она в ответ глянула на меня с упреком, но не упрекнула, и я, возможно, в тысячный раз поняла, почему мой отец потерял голову в тот момент, когда их взгляды встретились. Они поженились, потому что она была совершенно неотразима, а он был именно того типа мужчина, которого она искала с тех самых пор, как впервые осознала, что на свете существуют отношения противоположных полов.
