— Со мной такого никогда не случалось.
Я надеялась, что моя скромная шуточка заставит его улыбнуться, но он, судя по всему, даже не слышал ее. Теперь он ходил по комнате взад и вперед со стаканом в руке, и казалось, он физически не мог говорить, стоя на одном месте.
— В следующий раз мы встретились на берегу. У меня была доска для серфинга из Малибу. Друг привез мне ее из Сиднея. В тот день был северный ветер и волны пригоняло за много миль. Я катался на них, пока прилив не сменился отливом, и когда я, посиневший от холода, поскольку у меня не было гидрокостюма, выбрался на берег, я увидел, что Аннабель сидит на дюне и наблюдает за мной. Я понятия не имел, сколько она там просидела. На ней была красная юбка, а ее черные волосы были распущены и развевались на ветру. В тот пасмурный день на берегу больше никого не было, и я понял, что она ждала меня. Я поднялся к тому месту, где она сидела, и мы разговорились. Мы курили ее сигареты, а штормовой ветер пригибал к земле камыши, которые росли там повсюду. Помню, я подумал, что они похожи на приглаженный мех. Потом мы отправились домой, и с площадок для гольфа доносился запах дикого тимьяна. Мимо нас прошла пара игроков в гольф. Они посмотрели на Аннабель, потом на меня, и я видел, что в глазах у них промелькнула зависть. Мне это польстило. И так было всюду, где мы появлялись: и когда заходили в паб, и когда сидели рядом в машине с опущенным верхом и солнце играло на наших лицах. Мы останавливались на светофоре, и люди на тротуаре оборачивались, глазели на нас и улыбались.
— Вероятно, они думали, что вы очень красивая пара.
— Скорее они задавались вопросом, что такая потрясающая девушка, как Аннабель, делает в компании желторотого и долговязого юнца.
— И сколько это продолжалось?
— Два месяца. Три месяца. Это было очень жаркое лето. Она сказала, что в такую жару не стоит везти мальчика в Лондон, поэтому она осталась в Пенмарроне и все время проводила там.
— А она говорила о своем муже?
— О Лесли Коллизе? Мало. Ходили слухи, что она вышла за него из-за денег, и она действительно говорила о нем без большого восторга. Меня это не волновало. Я не хотел ничего знать о нем. Я не хотел о нем думать. Я не хотел чувствовать вину. Когда ты на что-то всерьез нацеливаешься, заглушить голос своей неспокойной совести не составляет большого труда. Я и не подозревал, что обладаю такой способностью. Жить с ней становится намного легче.
— Возможно, в двадцать лет кажется, что именно так и следует жить.
Он улыбнулся:
— Вы говорите как мудрая старушка. Как Феба.