— Куда же мы без тебя поедем, ты ведь должен показать нам дорогу.
Я села за руль.
— Прости меня за этот вечер, — произнес он.
— Я рада, что ты мне все это рассказал.
— Я тоже. Спасибо, что выслушала.
— Спокойной ночи, Дэниел.
— Спокойной ночи.
Он захлопнул дверь, я завела машину и выехала на подъездную дорогу, освещая свой путь лучами фар. Его одинокая фигура осталась позади. Не знаю, сколько еще он стоял там после того, как я уехала.
В тот вечер мы с Фебой проговорили до глубокой ночи. Мы предавались воспоминаниям, воскрешая в памяти те дни, когда был жив Чипс. И забрались еще глубже, вплоть до Нортумберленда и фермы Уиндиэдж, где прошло детство Фебы, которая росла там без надзора и скакала на своем мохнатом пони по кромке холодных северных берегов. Мы говорили о моем отце и том счастье, которое он обрел со своей новой женой; она вспоминала о том, как они детьми путешествовали в Дунстанбург и Бамбург, и о зимних охотах с красными куртками охотников, яркими, словно ягоды на морозе, и гончими, несущимися по заснеженным полям.
Мы говорили о Париже, где она изучала живопись, и о домике в Дородони, который они с Чипсом купили, когда у них были деньги. Она до сих пор каждый год отправлялась туда рисовать.
Мы говорили о Марке Бернштейне, о моей работе и моей маленькой квартирке в Айлингтоне.
— Когда я в следующий раз буду в Лондоне, остановлюсь у тебя, — обещала она.
— Но у меня нет свободной комнаты.
— Ничего, я посплю на полу.
Она рассказала мне о новом Обществе искусств, недавно появившемся в Порткеррисе, — она была одним из его учредителей. Описала дом старого знаменитого гончара, который вернулся в Порткеррис, чтобы провести последние годы жизни в лабиринте узких улочек, где восемьдесят лет назад он родился в семье рыбака.
Мы говорили о Льюисе Фэлконе.
Но мы не говорили о Дэниеле. Мы ни разу не упомянули его имени, словно между нами было заключено какое-то молчаливое соглашение.
После полуночи она наконец отправилась спать. Я поднялась вместе с ней, чтобы задернуть шторы, разобрать постель и помочь ей справиться с одеждой, которую трудно снять одной рукой. Я прихватила снизу грелку, наполнила ее кипятком из чайника и наконец оставила Фебу, которая улеглась читать книгу в тепле своей огромной мягкой кровати.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи, но я не пошла спать. Мой разум был охвачен таким смятением, был так активен и беспокоен, словно я накачалась каким-то необычайно сильным стимулятором. Мне претила идея лежать в темноте в ожидании сна, который, как я знала, не придет. Поэтому я вернулась на кухню, сделала себе чашку кофе и вернулась с ней к камину. От огня к тому времени остались лишь тлеющие угли, поэтому я подкинула новых поленьев, посмотрела, как они занялись и разгорелись, и свернулась калачиком в старом кресле Чипса. Его мягкие глубины утешали, я подумала о Чипсе, и мне отчаянно захотелось, чтобы он сейчас был здесь. Я хотела, чтобы он был жив, здесь, со мной, в этой комнате. Мы всегда были очень близки, и сейчас я нуждалась в нем. Мне требовался его совет.