Осока, ягель, бесконечные каменные вороха осыпей. Это мертвое царство камня и ветра. В прозрачной воде проток нет рыбы, в долинах нет зверя, нет птицы. Через переход или два мы увидим воды озера Эяьгытгын, Вспоминаются слова бригадира Рыльтутегина;
"О, Эльгытгын! Русские люди худеют от зимних холодов и едут летом поправляться на курорт. Для оленя самый лучший курорт — это Эльгытгын. Там все время лед — мечинки! Там дуют ветры и идет холодный дождь — мечинки! От дождя растет ягель, от холода и ветра пропадает мошка, олени жиреют. Говорят, что там плохо нам, пастухам. Какумэ. Что хорошо оленю то еще лучше пастуху". "
Видел ли ты, как кормят мышами питонов?
Так вот он, Эльгытгын! Эльгытгын — Нетающее озеро. Прозрачная холодная" вода чуть плещет на темные бе реговые камни. Мелкий косой дождь сыплет короткими зарядами. Тяжелая пелена тумана скрывает берега, скрывает сопки. Мы знаем, что где то плавают изъеденные солнцем ноздреватые льды.
Мы устраиваемся под береговым утесом. Я смотрю на Старика и что то не вижу на его лице радости от встречи с озером. Может быть, несколько месяцев назад мы, ждали другой встречи? Думали о льдах и синей воде, о хо
К а к у м э {чукот.) — удивленное восклицание.
лодном солнце, р нагретых, заросших лишайником скалах. Я смотрю на Старика. И без того худые его щеки завалились, заросли грязноватой щетиной. Не унывай, старина, мы же на подходах к серебряной горе. Километров за семьдесят отсюда верховья Анадыря — исторической реки.
Разыскивать сейчас березку бесполезно. Вряд ли мы сумеем разжечь ее мокрую на таком дожде. Из рюкзака извлекаются драгоценные запасы сухого спирта.
Патентованнаяспиртовая печка жрет таблетки одну задругой. Я поднимаю кружку с чаем и произношу изв$ ный тост искателей приключений: "За удачу!"
Коротаем ночь на брезенте, тесно, прижавшись друг к другу. Ночные белесые духи тумана бродят над озером, туман над Анадырским нагорьем, туман над всей Чукоткой. Я не верю в ледяное безмолвие Севера, не верю в безотрадную болотистость тундры, в заполярное одиночество человека. Чукотка ближе, проще и понятнее человеку во второй половине XX века, чем в давние нецивилизованные времена. Но сегодня ночью я чувствую себя озябшим пещерным жителем.
Старик тяжело бормочет во сне и жмется ко мне. Может быть, он соображает, как сделать из самородного серебра молот, чтобы ухлопать на завтрак какое ни-будь ископаемое?
Ты видал, как кормят мышами тридцатиметровую анаконду? — спрашивает меня утром Старик.
— Не приходилось.
— Вот, смотри! — И он со злостью распаковывает следующий пакетик спирта.