— Качайте на моем кафтане!.. А ты, Данилыч, обыщи его карманы — может, есть важные бумаги, государственные, — запечатать надо тут же…
— Еще тащут! — дрожит толпа. — Вон, вон, матушки!
Снова из-под воды показывается что-то скомканное, перегнутое, мертвое, но еще не окоченевшее. А Кенигсека кладут на царский кафтан. Меншиков, исполняя приказ царя, опоражнивает карманы утопленника и найденные у него мокрые бумаги тут же вкладывает в небольшой сафьянный портфель и отдает Ягужинскому.
— Запечатай тотчас и сохрани.
Кенигсека качают. Беспомощно переливается мертвое посиневшее тело по кафтану. Из-за спутавшихся мокрых волос, падающих слипшимися прядями на лицо, видны красивые очертания этого молодого, еще за несколько минут полного жизни лица… Теперь оно такое серьезное, молчаливое, застывшее…
— Лекаря бы надо, — с беспокойством говорит Меншиков, сильно встряхивая царский кафтан.
— Да вон и лекаря тащут, — отвечает юный Павлуша, который все видит и все слышит.
Действительно, из другой лодки выносят на берег другого утопленника — это доктор Лейм… Отыскивают, наконец, и Петелина…
В трех местах на берегу канала идет энергическое качание трех свежих трупов. Петр не спускает глаз с Кенигсека. Ему особенно жаль его — надо во что бы то ни стало оживить этого мертвеца, откачать, отнять у смерти… Она еще не успела его далеко унести… Душа его тут, близко, может быть, за теми плотно сжатыми красивыми губами… Стоит только их разжать — и они порозовеют, язык заговорит, душа скажется… Петр трогает эти губы — холодные такие, мертвые…
Кенигсек, или Кенисен, как называл его Петр, был саксонским посланником при русском дворе; а недавно, прельщенный выгодами службы в России, он поступил в русское подданство, и Петр был очень рад приобрести себе такого служаку… И вдруг — на глазах его он погибает! Это большая потеря…
Но, может быть, он отойдет… Он так недолго был под водой… Правда, вода ледяная, режет, обжигает своим холодом.
— Что, Данилыч?
— Трясу, государь… Душу, кажись бы, всю вытрясти можно, кабы…
— Кабы не отлетела?
— Да, государь.
Царь нагибается к трупу, щупает голову мертвеца — холодна, как глыба. И тело коченеет.
— Помре… Царство ему небесное. (Царь снимает шляпу и крестится, крестится и толпа). Вот не ждали, не гадали… Вместо радости — печаль.
— Надо же было, государь, немецкому водяному и жертву принести водою и немцами, — заговаривает Меншиков.
— Правда… правда… А все за мои грехи.
— За всех, царь-государь.
— А бумаги вынул?
— Вынул, государь… У Павлуши.
Но царю некогда долго останавливаться на этом печальном эпизоде. Надо спешить вперед. Шереметев с войском поди уж у Ниеншанца. Надо с легкой флотилией плыть на сикурс к нему.