Разбитый, подавленный этим впечатлением Павлуша возвращается к царю бледный, растерянный.
— Ну что там?.. Что с Митрофаном?.. Скончался? — спрашивает Петр, участливо глядя на своего любимца, которого еще недавно он с трудом отнял у смерти.
— Кончается, государь… У гроба исповедуется… Велит тело свое собакам отдать… Все плачут… — бессвязно отвечает юноша.
— Так внезапно!.. Бедный старик, я огорчил его… Я хочу его видеть…
— Нет, государь… да… успокой его…
Царь быстро проходит чрез приемную, где немецкие и голландские мастера-корабельщики ждут его со своими докладами, чертежами, моделями, и они, видимо, торопятся, и они наэлектризованы неугомонным кайзером — куда девалась немецкая неповоротливость!
— Клейх — клейх, мине херен! — торопится царь. — Я скоро ворочусь!
— Ай-ай-ай! — диву даются немцы. — Ннун! Сист оркан!.. Ай-ай-ай!
А этот «ураган» уже несется по площади — на целый аршин высится над всеми голова великана, и народные волны расступаются перед «ураганом» — площадь колышется… «Царь… царь идет…» Пока царь шел, шепот этот, обойдя всю площадь, проник и в архиерейский дом и в крестовую церковь. Понятно поэтому, что там ждали царя, и когда он проходил по дому в крестовую, то все расступалось перед ним и склонялось, как трава под ветром. Но служба продолжалась; Петр слышал, что в церкви поют «отход души».
Царь вступил в церковь и остолбенел от изумления: на архиерейском возвышении стоял гроб, а мертвец, положенный в гроб, благословлял его, царя!
— Благословен грядый во имя Господне! — благословлял царя Митрофаний из гроба.
Царь не понимал, что вокруг него делается; он видел только, что все плачут, а тот, кого оплакивают, глядит из гроба и благословляет своею мертвою рукой.
— Митрофан! Что есть сие? — спросил Петр, приблизившись к гробу и глядя в кроткое, как и всегда, лицо епископа.
— Творю волю цареву, — отвечал лежавший в гробу.
— Какую мою волю? Кто объявлял ее тебе?
— Твой денщик… перед лицом народа твоего.
— Но что он объявил тебе?
— То, что ослушника царевой воли ожидает смерть… Я готовлюсь к смерти… я должен умереть.
— Ты не должен этого делать: жизнь твоя в руках Божиих.
— И в царевых… Ты изрек мне смерть… Не мимо идет слово царево…
— Митрофан! — резко сказал царь. — Ты смеешься надо мной!.. Встань из гроба!
— Не встану! — отвечал старик.
— Встань, говорят тебе!
— Не встану!
— Послушай, — и лицо Петра исказилось, — вспомни митрополита Филиппа и царя Иоанна.
— Помню, царь… Большего и ты не сделаешь. Я умру…
Петр отшатнулся от гроба. Он чувствовал, что железная воля его встретила волю более упругую: из молота он сам превратился в кусок железа, и тяжкий молот бил по нему. Кто же был этот молот? — Полумертвец… Петр снова почувствовал, как чувствовал это утром на площади, что он бессильнее этой тени в образе человека.