— Орест Иванович, чтоб ни одно орудие! — крикнул Иноземцов старшему артиллеристу — тот, как и я, стоял на лесенке трапа, но не кормового, а центрального, расположенного близ грот-мачты. Оттуда он мог руководить пальбой обеих палуб.
Пароходы быстро приближались, разворачиваясь веером, причем самый большой находился в середине и шел прямо на нас. Стрелять турки перестали. Наверное, были поставлены в тупик странными действиями фрегата и вообразили, что собираемся сдаться.
Через несколько минут они опять открыли огонь, теперь уже со всех трех кораблей. Всплески ложились близко, но попаданий по-прежнему не было. Не знаю, чем это объяснить. То ли наводчики у них были неважные, то ли палили они для острастки, не желая портить судно, которое считали почти захваченным.
— Разворот! — как мог громче приказал капитан, отложил рупор и навалился на штурвал.
Ему помогали рулевой и помощник. Палубные матросы враз налегли на канаты.
Никогда еще я не видел, чтобы фрегат поворачивался так быстро.
— Прицел по флагману! — зычно крикнул старший артиллерист, не спуская глаз с капитана, который отстранил рулевого и сам встал к штурвалу.
— Прицел по флагману! Прицел по флагману! — повторили наверху и внизу батарейные командиры.
Я видел, как комендоры припали к прицелам.
— По готовности, Афанасий Львович! — Голос Иноземцова сорвался.
Но артиллерист услышал, кивнул. И на капитана смотреть перестал.
— Готовность? — заорал он, пригнувшись к люку. И еще раз, верхней палубе. — Готовность?
— Готовы! — глухо донеслось снизу.
— Готовы! — звонко ответили наверху.
Тогда Афанасий Львович громовым басом, какого я у него и не подозревал, возопил:
— Батареи, ОГОНЬ!!!
Человек он был нездоровый, с бледным чахоточным лицом и в кают-компании часто заходился кашлем, но сегодня на его щеках пунцовел румянец, а глаза бодро блестели. (Я впоследствии приметил, что многие заправские артиллеристы таковы: ожидание орудийной дуэли возбуждает их, как бабу-Ягу запах человечьей крови.)
Меня отшвырнуло на поручень. Я оглох от немыслимого грохота, а секунду спустя еще и ослеп: почти остановившийся фрегат заволокло серым дымом. Он окутал верхнюю палубу, густо повалил снизу.
Кашляя и сглатывая, чтобы прочистить пробки в ушах, я кинулся к вантам. Ужасно хотелось посмотреть на результат нашего залпа, а Степаныч в этом чаду разглядеть меня не смог бы.
Стремительно взлетел я по веревчатым перекладинам — будто птица, пронесшаяся сквозь облако.
Ух ты!
Турецкий флагман тоже был окутан дымом, но не серым, а черным. Трубу снесло, грот покосился, на палубе что-то горело. Я увидел суетящиеся, мечущиеся взад и вперед фигурки матросов, а когда прищурился — то и черную дыру пробоины прямо под бушпритом.