Мурманцев допил кофе, натянул китель и вышел под зонтиком из дома. Машина уже ждала — белая «Карелия» из собственного гаража.
— С добрым утром, хозяин, — радостно приветствовал Кирилл, его шофер.
— С добрым, с добрым, — пробормотал Мурманцев. — Что такой веселый?
— Сестра родила! — широко улыбаясь, сообщил шофер. — Мальчик! Племянник. Три девятьсот.
— Мальчик? Это хорошо, — задумчиво кивнул Мурманцев. — Дети — это хорошо. И собаки на тапочках — тоже хорошо.
— Собаки? — изумленно переспросил Кирилл.
— Заводи-ка машину, братец. Не с руки нам сегодня опаздывать.
«Карелия» выехала из ворот. Вода заливала окна. Маятникообразные движения «дворников» гипнотизировали. Мысли в голове у Мурманцева стали такими же текучими, бесформенными, пузырящимися, как ливневые ручьи на улице, уходившей под уклон. «Да, разница неосязаема. В сущности, их всенародные выборы мельхиседека каждые четыре года — ведь это же национальная трагедия. Необходимость регулярно выбирать между шилом и мылом. По силе этой трагедии урантийцы встают в один ряд с античными героями. Эдип поверженный, Эдип торжествующий, Эдип комплексующий. Ведь это же какое самозабвение, какой накал страстей! Какая глубина раскола урантийского сознания, сорванного с петель! Оно мечется между двумя бессмысленными величинами, зажатое в тиски этого навязанного выбора. Поразительный народ. Сильный, агрессивный — и убогий. Называют себя свободными, но выйти за пределы штампованных формулировок не умеют».
— Кирилл, что такое свобода? — вдруг спросил он шофера.
— Свобода? — живо откликнулся тот. — Ну это как вам, хозяин, объяснить…
— Да вот как есть, так и объясни.
— Ага, счас. Ну, положим, значит, нравится мне Катерина, из булочной. И Дашка-почтальонша тоже нравится. И жениться пора. Детишками обзаводится, значит, хозяйством. Кто мне скажет, какую выбрать? А некому сказать. Вот и маюсь. И та хороша, и эта в самый раз. Дурак скажет, ты вольная птица, женись на любой, а не сладится — бросишь, возьмешь другую. Ну, дурак на то и дурак, чтоб врать. Всю жизнь мне, что ли, бросать жен и вольной птицей за бабами летать? Не-ет, я волю так понимаю: чтоб раз и навсегда. На то у меня и воля. Ну, в смысле — твердая воля. Не метаться между двумя девками, а взять себя, значит, за шкирку и сказать: вот эта, и точка. А дальше: один раз взял — береги и храни всю жизнь. Вот так вот, значит.
Мурманцев был поражен. Шофер, простолюдин — с тремя-четырьмя классами народной школы — с ходу попал в яблочко. Чуть ли не основной вопрос философии пригвоздил к стенке своим наглядным примером.