тогда как во втором отчетливо угадывается реальный человек, действующий субъект, пусть и лишенный прямой связи с реальностью.
Для Джимми восстановление этой связи по крайней мере возможно, и лечебную задачу в его случае можно подытожить императивом «установить человеческий контакт». Все же попытки вступить в настоящее общение с мистером Томпсоном тщетны — они только усиливают его конфабуляции. Правда, если предоставить его самому себе, он уходит иногда в тихий садик рядом с нашим Приютом и там, в молчании, ненадолго обретает покой. Присутствие других людей тревожит и возбуждает его, вовлекая в бесконечную светскую болтовню; призрак человеческой близости снова и снова погружает его в состояние лихорадочного поиска и воссоздания себя. Растения же, тихий сад, ничего не требуя и ни на что не претендуя, позволяют ему расслабиться и приостановить бред. Всеобъемлющая цельность и самодостаточность природы выводит его за рамки человеческих порядков, и только так, в глубоком и безмолвном причащении к естеству, может он как‑то успокоиться и восстановить ощущение собственной реальности и бытия в мире.
У миссис Б., в прошлом химика, начал внезапно меняться характер. Она стала беззаботной, странно фривольной, острила, каламбурила, ничего не воспринимала всерьез. («Возникает ощущение, что вы ей безразличны, — рассказывала одна из ее подруг. — Похоже, ее теперь вообще ничего не трогает».) Поначалу такое резкое изменение личности приняли за гипоманию[74], но потом выяснилось, что у нее опухоль головного мозга. Краниотомия, вопреки надеждам, выявила не менингиому, а рак, поразивший базальные отделы лобных долей, примыкающие к глазницам.
Всякий раз, когда я видел ее, Б. казалась очень оживленной, постоянно шутила, отпускала шпильки (с ней обхохочешься, говорили сестры в Приюте).
— Ну что, батюшка, — обратилась она однажды ко мне.
— Хорошо, сестрица, — сказала в другой раз.
— Слушаюсь, доктор, — в третий. Обращения эти, судя по всему, казались ей взаимозаменяемыми.
— Да кто же я наконец? — спросил я как‑то, слегка уязвленный таким отношением.
— Я вижу лицо и бороду, — сказала она, — и думаю об архимандрите. Вижу белый халат — и думаю о монашке. Замечаю стетоскоп — и думаю о враче.
— А на меня целиком вы не смотрите?
— На вас целиком я не смотрю.
— Но вы понимаете разницу между священником, монахиней и доктором?
— Я знаю разницу, но она для меня ничего не значит. Ну батюшка, ну сестрица ил и доктор — из‑за чего сыр–бор?
После этого случая она частенько поддразнивала меня: «Как дела, батюшка–сестрица?», «Будьте здоровы, сестрица–доктор!» — и так далее, во всех комбинациях.