– Совершенно меняет, – согласился, подумав, Романецкий.
– Вот. Правило, которое должно было в идеале уничтожить все зло в мире, превратилось в девиз, уничтоживший сам мир. Потому что обывателю, который живет именно по этому принципу – не вижу, не слышу, не скажу, – на этот мир наплевать. Он будет тихо колупаться внутри своего личного мирка. Ходить в контору с девяти до пяти, перебирать бумажки, не интересуясь, кому и зачем это надо, откуда эти бумажки пришли и куда уйдут. Пить чай из пакетиков, есть бульон из кубиков, читать книжки в суперобложках – не интересуясь, что на самом деле там, внутри упаковки, и кто и зачем это туда запаковал… Как птенец, который вроде уже и вырос, но никогда не вылупится и не полетит. Так и будет до старости возиться под защитой яичной скорлупы.
– Со страху это все, – вдруг сказал Зверев.
– Думаю, в целом, вы, Паша, правы, – согласился Лев Данилыч. – Вот вылезешь из яйца наружу – и вдруг окажется, что мир совсем не таков, как казался изнутри. Ну, скажем, что человечество давно вымирает, а власть захватили инопланетяне…
– Кстати, о них. Это чудовище когда уже перелиняет?
Прапорщик брезгливо посмотрел на ребенка, уложенного на одеяле, отодвинулся еще дальше.
– Думаю, скоро проснется, – предположил Лев Данилыч. – Дыхание выровнялось.
– И как мы будем с ним… того…
– Теоретически, после антропоформирования они должны общаться в рамках новых групповых, в данном случае семейных отношений. Поэтому, друзья мои, постарайтесь вести себя естественно. Иначе у нас будут проблемы при проходе через оцепление. Особенно вы, Паша. Без открытой враждебности, по крайней мере.
– Это значит, – ввернул Романецкий, пряча улыбку, – вы, товарищ прапорщик, как будто его папа.
Зверев разъяренно фыркнул.
– Чтобы я… – со змеиным шипением начал он. Осекся, внимательно посмотрел на довольную физиономию рядового. Ухмыльнулся: – А ты у нас, Ромашкин, типа его мама?
– В общих чертах, совершенно верно, – подтвердил Лев Данилыч, сдержанно улыбаясь.
– Ты, Ромашкин, рожу-то не скаль, – с угрозой посоветовал прапорщик. – Маникюр обсыплется.
Чудовище перелиняло в девочку. С виду лет десяти, симпатичную, большеглазую, с парой толстых косичек, милой улыбкой и ямочками на пухлых щечках.
– Паскудство какое, – пробурчал Зверев. При первых же движениях чудовища он метнулся к машине, открыл капот и, состроив озабоченное лицо, полез в мотор. Руки тряслись, он с трудом сдерживался, чтобы не вернуться и не придушить мерзкого оборотня. Спасала только мысль о майоре. «Такой нюанс, – скажет майор перед всем батальоном, окаменев огорченным лицом, – спецоперация по спасению человечества провалена из-за истерики прапорщика Зверева, нашего лучшего стрелка, нашей надежды и гордости»…