Она кивнула, моргнув широко открытыми глазами и приоткрыв рот с поблескивающими между влажных губ зубами из слоновой кости.
— Да, господин. Да. Для тела это полезно, дать ему отдых. Я понимаю. Правда, понимаю…
Странные огоньки в глазах Симеркета внезапно погасли, он отпустил руку прислужницы. Ничего она не поняла! Что она может понять?…
Потирая запястье, служанка вернулась к очагу, решив больше не подходить к странному угрюмцу. Но Симеркет этого не заметил. Уставившись в одну точку, он завороженно вглядывался в тени, словно искал в них что-то. Он знал, что нечто, поджидавшее его, уже совсем близко, и чувствовал себя кроликом, к которому подползает кобра.
Целый год он чувствовал ее приближение. А в последнее время это чувство сгустилось. Редко он мог проспать всю ночь без того, чтобы не увидеть во сне свою изгнанную из дома жену — Найю, пронзенную ударом копья. Сны служили предупреждением, считал он, каким-то интуитивным знаком, который он получал от нее. Возможно, она сейчас в Вавилоне, в опасности; возможно, она нуждается в нем. А может быть, она…
Он сжал веки и растер лоб, отказываясь от созерцания поразившей сознание непристойной сцены.
Наконец сквозь дверной проем он увидел, что ночь превратилась из черной в серую. Он поднялся: вот и минул еще один вечер. Из камышовых зарослей на берегу Нила доносились пронзительные птичьи трели, из храма Тота слышались далекие крики священных бабуинов. Он стоял у кромки воды и, закрыв глаза, дышал, стараясь вдохнуть поглубже.
Воздух на реке был чистым. Нил только недавно отступил от берега, оставив на нем свое ежегодное подношение. В ноздри бил крепкий запах илистого чернозема. Колосья цветущей пшеницы и льна окаймляли дальние поля нежным, серовато-зеленым в предрассветных сумерках, цветом. Урожай в этом году будет хороший, подумал он, если боги не поразят посевы саранчой или улитками.
Вскоре из темных предместий появились торговцы и принялись расставлять на площади свои палатки. Когда запах жареного лука и приправленной специями рыбы начал заполнять окрестности, он повернулся и побрел назад. Его брат, Ненри, правитель Восточных Фив, занимал поместье возле храма Маата, но к зрелищу, ожидавшему его у ворот на этот раз, Симеркет не был готов.
В аллее стояла когорта шерданской стражи из личной гвардии фараона, состоявшей из бывших врагов Египта, «народов моря». При них были носилки — нарядные, с четырьмя парами носильщиков, в одежде которых он опознал цвета фараона.
Симеркет увидел у ворот и Кийю, жену Ненри. По тревожному выражению их лиц он понял, что они взволнованы. Кийя прижимала к груди Хьюни — ребенка, которого Найя оставила Симеркету на воспитание. Темные глаза малыша были полны страха.