Ирина быстро убрала со стола, коврик они "пожевали" ногами. Ирина медленно застегивала лифчик, и он сидел не пьяный - чего там это пиво? Для такого мужика?
- Какой ты мощный мужчина! - говорила радостно Ирина. - Никогда бы не подумала, что из тебя вырастет такой мужик. Все простить за это можно!
- Получше других?
- Зачем ты все напоминаешь? Давай забудем? Давай простим друг другу? Сколько у тебя было?
- Это у меня.
- Я не знала, что ты мой муж. Мы же договорились о разводе... А был в основном один.
- Он был лучше меня?
- Не... знаю... Не могу врать...
- Убирай все побыстрей. Пошли в постель.
- Ну ты даешь! - удивленно пожала она плечами. - Ты что? Половой гигант?
- Вроде этого, - ухмыльнулся он и потащил ее к порогу.
Шахта была уже рядом. Эта вечная шахта. Для нее, Светланы Григорьевны, - кормилица. Она воспитывалась с детских лет в любви к ней. Вон наверху теперь вагонетка, стукнулась, перекувыркнулась, зашуршала порода, скатывающаяся вниз. И жизнь так же разбита и катится вниз. Шахта кормила их всех, одевала и обувала. И чувство любви к ней не уходило, а крепло. Был посредине ее, этой шахты, поначалу отец, потом муж.
Смешно, муж вскоре заслонил все собой. Заслонил как-то враз. И лишь потому, что тоже был с шахтой. Пахал. Не якшался с начальством, но вдруг стали избирать депутатом. Сперва в местный Совет, потом - в городской, вскоре в областной. Черноглазый высокий парень не красовался перед ней он забрал ее всю. И она его долго любила и всегда во всем ему верила. Она закончила медучилище, потом осилила институт. Вера в него не нарушалась после ее неожиданного выдвижения по работе. Лишь мелькнула мысль и подумалось: к своим годам и он мог бы выучиться, тогда пошло бы веселей. Чего все на карачках ползать? Есть люди, всегда чистенькие. Он поначалу в техникуме учился, потом забросил, бегал посменно, разрывая иногда путы распределительно ясной для себя жизни. Ей однажды показалась эта жизнь другой, увиделась обделенность.
Соболев, начальник шахты, пришел однажды вечером, когда муж был на смене. И она приняла его, истосковавшись по доброму слову, по "чистеньким рукам" и чистому лицу. Он, Соболев, понял это, говорил горячо о том, как уже давно любит ее, как страдает. Как она дивна! Никто не говорил давно так ей. Даже тот, случайный, в Ессентуках, не говорил, что любит, когда они после ресторана зашли к нему в отдельный номер, прекрасно обставленный - он был в санатории, оказывается, основной, то есть по положенной путевке. Соболев был везде основной - в президиумах, на похоронах, на митингах. Большой, крупный, тоже истосковавшийся. И она горячо признавалась: тоже любит его, давно заочно любит. Даже представляла, что с ним была...