– Должна тебе сообщить, – Варя села за стол перед ним напротив, – старушек у нас в квартире ты совсем запугал, они теперь тихие, покорные, только подозрительно на меня косятся. А вот соседи снизу вчера приходили и сказали, что так дело не оставят: у них чуть люстра не рухнула. И вообще, они желают ночью спать. Так что решай, где будем теперь репетировать.
– Да… – Николай отхлебнул из чашки. – У Кости нас тоже вытурили. Полгодика бы протянуть… А пока работать надо, работать. Пустыми обещаниями не собираюсь вас кормить, но знаю, не сомневаюсь, будет, все будет.
– Ты меня-то не агитируй, избавь от проповедей, – Варя гневно-брюзгливо выпятила мясистую нижнюю губу. – Скажи еще, что творчество требует бескорыстного служения, подвига. Тьфу! Меня вот в кино приглашали на роль Бабы-яги, и съемки в Ялте! А я отказалась!
– Подвиг твой, – он коснулся бережно Вариного богатырского плеча, – не забуду. Тем более что ты еще раз десять напомнишь об этом сама. Только лучше подумай, где нам теперь репетировать, вот что главное.
– У меня! – для самой себя неожиданно пробормотала с дивана Елена. – У меня можно.
– У тебя? – переспросила басом Варя.
– Мать с отчимом на месяц в санаторий уезжают, квартира большая, четырехкомнатная, если месяц что-то вам даст…
– Месяц! – Николай присвистнул. – Да мы днями живем. Только… вы подумайте. Это ведь, знаете, кутерьма. Народ шумливый, одним словом, актеры. Хотя, – произнес с иной, потеплевшей, почти нежной интонацией, – ребята замечательные, хорошие, и мы хотим создать свой театр.
– А вы? – Елена спросила.
– Что я? – он усмехнулся. Хороший ли? Нет, я злодей. Карабас-Барабас – плеткой их, плеткой. А потом они, всем скопом, той же плеткой – меня. И гораздо больнее, – посмотрел грустно, – они умеют. Больнее, чем я.
У нее был план, расчет какой-то? Да нет, скорее поддалась минутному настроению: обиде, во-первых, потому что и Николай, и Варя, показалось, забыли о ней, и захотелось о себе заявить хотя бы так: «У меня можно репетировать». А еще до того вдруг сделалось ей себя жалко. Подумалось: как она ни торопится, а что-то очень увлекательное, завидное, существенное ускользает от нее. Ей двадцать лет, а временами она уже ощущает скуку. Воображение, силы уходят на то, чтобы уклониться от навязываемых обязательств, правил, общепринятого. Скажем, как половчее обмануть мать, прогулять занятия в институте, лукавить с одним, водить за нос другого, вздыхать о третьем, никого не любя. И вот уже накапливается в ней раздражение: пестрая пустота – вот что такое ее жизнь.