Ни один из присутствовавших не отважился гневно отказать, ни один не отважился произнести одобрительное «да». Даже он, Игнатий. Это чрезмерная ответственность и для совсем взрослого человека. Мальчик Тимофей слишком недавно вышел из Вольера и потому не понимает всю серьезность роли его владетеля до конца. Что же делать? Идиотское условие! Надо вправить старику мозги! Как это так? Подвергать ребенка страшному испытанию – едва он успел вступить в новую жизнь, тут же вешать ему камнем на шею прошлую.
– А что думаете по этому поводу вы, Тимофей? Вы согласны? – опередила Игнатия Христофоровича на этот раз госпожа Понс.
– Я согласен, – ответил печальный поэт коротко, не глядя ни на кого и не оставляя свое место у колонны. Это прозвучало так, словно мальчик давным‑давно все обдумал, и вообще они с Фавном разыгрывали театральное действие исключительно для посторонних. – Но и у меня есть условие. Мой друг не пойдет на казнь без меня. Если я теперь новый Радетель поселка «Яблочный чиж», то без моего присутствия не обойтись.
Возразить ему тоже никто не посмел.
На Колокольне Времени они стояли втроем. Тим занял место посередине, между ломкой фигурой Гортензия и внушительной Игнатия Христофоровича. Гортензий еще пошутил на сей счет:
– Выходит, вы, Тимофей – бог‑сын, а я, стало быть, святой дух.
Но Игнатий Христофорович суровым замечанием его осадил. Дело им предстояло отнюдь не веселое. А по Тиму – лучше бы его вообще не было, этого дела. Зачем он согласился? Да и как было решить иначе? Не слишком‑то старый Фавн его и принуждал. Напомнил только прежнее свое поучение: слушаться внутреннего тайного чувства и поступать, как оно велит. Всегда и везде. Тим и сам это уже хорошо понимал про себя. Чувство это говорило – так надо, и еще говорило, что нет у него никого ближе и роднее Фавна и нескоро сыщется. Но сыщется обязательно, об этом чувство говорило тоже. Плачь не плачь, то, что необходимо, изменить нельзя, иначе выйдет намного хуже. Ныне же он будто бы отдавал на заклание часть себя и диву давался. Как же это так? Вот ведь ни Аника, ни новые друзья его, так отчаянно слетевшиеся на виллу для его защиты, не вызывали в нем подобного ощущения единения, как если бы сквозь его, Тима, жизненную суть проросли тонкие и невидимые щупальца‑нити, безразрывно повязавшие его с Фавном. Чем глубже он проникал в собственную сущность, тем прочнее они становились. Теперь этим нитям суждено было оборваться навсегда. Горе его казалось со стороны непереносимо велико, однако Тим знал вполне – сможет перетерпеть, потому что страдания его не бессмысленны. Он предвидел этот смысл, хотя еще не раскрыл его для себя, – все придет со временем, и это тоже было не надеждой, но полноценной уверенностью.