— Огонь, — прошептала я. — Они будут здесь.
Кифера вскрикнула, раскололась упавшая из ее рук чаша.
— Тихо, — сказала пифия. — Так иногда прикасается к ней Владычица.
Она опустилась на колени рядом, чтобы не заслонить мне пространство.
— Что ты видишь, Линнея?
— Черные корабли и огонь. — Мой голос вдруг сделался звучным и низким, зрелым. — Давний мой путь лежит прочь от островов и дальних земель, что скрыты волнами моря. Мне не остаться в этом краю, ибо он объят тьмой и отца обличает кровь юной лани, пролитая им ради попутного ветра!
Я качнулась вперед и упала, ударившись о холодную мозаику.
Пифия подняла меня с помощью Киферы.
— Прости, госпожа, — проговорила я. — От долгого сидения я задремала.
— У нее кровь на руке, — заметила Кифера.
Я оцепенело перевела взгляд на руку: из длинного пореза обильно сочилась кровь.
— Она поранилась осколком твоей чаши, — ответила пифия. — Пойдем, Линнея, я перевяжу рану, и ты ляжешь отдохнуть. Путешествие тебя утомило, а сон детям нужен больше, чем взрослым.
Я лежала в дальней нише, выходящей во внутренний двор. На осеннем небе появились первые звезды, взошел величавый Сотис.
— Откуда она узнала? — спросила Кифера. — Закланье несчастной Ифигении теперь почти и не упоминают. И не говорят о проклятии, которое ее смерть принесла семье, где убивают одного за другим. Неужели гнев падет и на нас?
— Смерть ожидает всех, — сказала пифия. — Иных как охотник, иных как мать. Все мы в Ее руках.
В тот год мое участие в Фесмофориях ограничилось тем, что я просто стояла и смотрела и еще помогала пифии приготовиться к обряду. Я гордо носила на поясе ее черный льняной мешочек, где лежали кисти из тонкого конского волоса, маленькое серебряное зеркало и два одинаковых алебастровых горшочка с черной и белой краской — чтобы в перерывах между частями действа пифия могла подкрасить лицо.
Священные обряды в тот раз занимали меня меньше, чем новые ощущения — толпа, город, незнакомые люди… Я ела лепешки из миндальной муки с медом, которыми угощали меня храмовые прислужницы, смотрела на торжественное шествие и даже побывала во дворце, когда царь Нестор отворил двери, чтобы встретить Владычицу. Я шла вместе с другими детьми и пела «Anados Kore» — гимн восстающей деве:
— Она восстает, прекрасная. Она восходит, радуя нас. О златая дева! О златая!
Вместе с шествием мы прошли во внутренний двор, где огромный очаг окружили воины в доспехах, словно сошедшие со стенных фресок. Сквозь круглое отверстие в потолке, расположенное прямо над очагом, проглядывало небо.
Рост у меня небольшой, и за спинами тех, кто стоял впереди, я не увидела царя. Зато слышала голос, явно старческий, но твердый. После него ясным и высоким голосом говорил кто-то другой — видимо, царский сын, Иденей: