— Вас не вычислят?
— А как нас вычислишь? Был бой, а в бою все возможно, к тому же, затонули крейсера не на мелководье, опять же там течение. "Асаму" разворотило так, что только на металлолом, "Чиода" не стоит потуг по ее подъему. Может когда-нибудь, чтобы обезопасить плавание, но это когда еще будет.
— Понятно. И так как время еще оставалось, то ты решил попытаться спасти "Боярина".
— Потому и пер не жалея ни себя, ни людей, ни машину. "Енисея" спасти никак не успевал, а вот с крейсером хотел попробовать. Аника-воин, блин. Ни хрена-то у меня не выходит, вот ты, красавец, обставил по всем статьям. Но я так понимаю, Антон теперь нам точно холку намылит.
— Правильно понимаешь. Эх жаль ты не сумел снять бой.
— С чего бы это? Очень даже снял, да еще и с самого удобного ракурса, с вершины горы на Идольми.
— Не может быть!
— Еще как может.
— Да ведь это такое… Такое… Я помолчу про историческую ценность, но ты хотя бы представляешь сколько мы сможем заработать только на этом?
— Пока нет. А ты?
— И я пока нет. Но много. Очень много.
— Слушай Сергей, ведь ты не хотел во все это вмешиваться. Между тем то, что ты делаешь никак не назвать стоянием в стороне.
— Понимаешь, Семен. Есть такое слово – присяга.
— Ты ничего не напутал. Присягу-то ты давал СССР.
— Присягу я давал в первую очередь своей Родине и ее народу, а какие при этом звучали слова не суть важно, главное-то, как ты это понимаешь. Так вот это все та же Россия и я ей уже однажды присягнул, присягнул не вызубрив текст присяги, а сердцем. Громко сказано, да?
— Нормально сказано, ни прибавить, ни убавить. Но вот что ты скажешь Анечке?
— А ничего не скажу, отобью телеграмму или письмо отпишу. В конце концов, с Антоном передам о моем решении, он все одно здесь должен будет появиться. Вот пусть и отдувается любимчик наших жен.
— Ох и тяжко ему придется.
— Ничего, выдержит.
— Сергей, ты бы того… Подумал хорошенько, ведь тут не шутки будут твориться.
— Я последние несколько месяцев только об этом и думаю. Не могу я по-другому, понимаешь. Не могу и все тут.
Все складывалось как нельзя лучше и Петр Афанасьевич, даже старался об этом не думать, чтобы не приведи Господи не сглазить. В его доме вновь царили тишина и благолепие. Впрочем, может так все и должно было быть.
Известие о том, что его дочь безнадежно и безответно влюблена в Песчанина, он воспринял крайне негативно и был готов рвать и метать. Тем паче, когда его юная и неразумная дочь решила вдруг ухаживать за больным Песчаниным. На его взгляд это было столь же неверно сколь и непристойно. Однако ему пришлось убедиться в том, что характером дочка удалась именно в него, столь же непреклонная, своенравная и целеустремленная.