. Строгость поста Йом Кипур останавливала Шамая, но тем не менее он не мог допустить, чтобы ребе- нок страдал от голода. Стремясь разрешить противоречие, Шамай ввел ограничения — с тем, чтобы кормление ребенка по крайней мере не совершалось в этот день заведенным в будни порядком. Подобную историю рассказывает Талмуд и о новорожденном внуке Шамая. Дед разобрал участок крыши над кроватью роженицы и забросал дыру зеленью, наподобие кровли сукки — чтобы младенец мог находиться в сукке вместе с матерью
[12]. Сквозь обе истории проглядывает человеческая теплота и неравнодушие Шамая. Но незыблемым остается фундамент; недопустимо по-разному трактовать закон: для одного человека — так, для другого — иначе. Установления должны быть четкими, однозначными — и да свершится правосудие, неотвратимое, как судьба!
В этом ярче всего отражаются глубокие внутренние противоречия, разделявшие две школы, две системы — Шамая и Ѓилеля. Столь же отчетливо проявляется и несходство характеров мудрецов. Споры и разногласия по всем вопросам — от чтения Шма до законов ежемесячного уединения женщины — вращаются вокруг того же принципиального положения. Подход Шамая и его школы, по сути, идеалистический. Он стремится воплотить идеал во всей его полноте, не считаясь с житейскими затруднениями и неудобствами, проистекающими из этого. В глазах последователей Шамая гармоническая завершенность теории возвышается над суетой быстротечной жизни. Теория самодостаточна, ее сущность заключена в ней самой. Поэтому не следует придавать излишнего значения ее применению, чересчур волноваться по поводу сиюминутного практического воплощения. Школа Шамая созерцает в вещах их конечное совершенство, в то время как взгляд Ѓилеля устремлен в реальность повседневного человеческого бытия.
Один из самых яростных споров между школами Ѓилеля и Шамая бушевал вокруг проблемы, именуемой в Талмуде восемнадцатью Ѓалахот. В Мишне рассказывается о том, как однажды мнение последователей Шамая, оказавшихся в большинстве, перевесило, и были приняты восемнадцать суровых постановлений, касающихся, в основном, вопросов ритуальной чистоты [13]. Эти постановления были приняты в момент максимальной остроты, под влиянием замешательства, вызванного создавшимся положением [14]. Они никогда не были отменены и касались нечистоты языческих земель, оскверняющего прикосновения язычника и т. д. и т. п. Законы подобного рода явно имели целью углубить пропасть межу Израилем и языческими народами, внести в этот вопрос окончательную ясность и заявить о полном отделении, размежевании и разрыве.