Мы сошли на террасу. Камень под ногами, отполированный за десятки тысяч лет босыми ногами паломников, казался опасно гладким. Старшина и его педальеры упали на землю ниц и застыли, распластавшись и спрятав лица.
Посланник Флота, пыхтя, нёс стальной бронированный кофр. Он не стал включать суспензорный элемент на днище, как будто хотел символически взять на себя всю тяжесть как груза, так и вины. Я сомневался, чтобы кто-нибудь из монахов понял этот символический жест. Обритые наголо послушники, согнувшись в поклоне, сыпали ему под ноги цветы. И откуда здесь у них цветы, на пять тысяч метров выше границы растительности? Может, это пилигримы нарвали в долинах и принесли с собой? Нет, цветы были совсем свежие. Может, это сам монастырь произвёл их из себя по такому случаю? Столь почётный приём вызвал у посланника улыбку. Неужто он решил, что этот жест относится к нему? Он относился к вернувшимся домой богиням.
По гладко отполированным ступеням мы поднялись ко входу в монастырь. Обращённые к солнцу бока монастыря были зелёными от хлорофилла, но цвет был неровный, пятнами, повсюду серые, отмершие ареалы. Женщины-паломницы натирали изнурённые места сливочным маслом, которое они принесли с собой в качестве святых даров, завернув в листья. Время от времени шкура гигантского существа вздрагивала под их ладонями, и женщины отвечали на это поразительно певучими криками-трелями. Убогие, болтающиеся на их тощих телах хламиды красного или землистого цвета открывали их тёмно-коричневую кожу, худые руки и крошечные острые груди.
Мужчины держались поодаль. Они расположились в стороне от монастыря, у костра, ели там, пили и пели свои нескончаемые бормочащие и скрипучие песни, которые они модулировали странными поворотами туловищ, сдавливая руками грудную клетку и обрабатывая кулаками живот, отчего звуки выходили как из волынки, за что эти певцы и получили прозвище «маленьких волынок». Несмотря на разрежённый воздух, пение разносилось над горами на многие километры.
Внутри монастыря сладковатый запах гниения был ещё интенсивнее. Я натянул себе на нос маску кислородного аппарата и сделал несколько глубоких вдохов. Нас привели в просторное помещение, стены которого фосфоресцировали, излучая мягкий перламутровый свет, и пригласили сесть на деревянные наросты пола.
Нам принесли сладкий чай, в котором плавали крошечные белые цветочки. Они распространяли приятный терпкий свежий аромат, почти заглушающий запах старого тела монастыря. Внутри воздух был, казалось, плотнее. Неужто сам монастырь, как чудовищный воздуходувный мех, регулировал внутреннее давление для своих жителей? Однако предполагаемое облегчение сводилось к нулю при мысли, что ты находишься внутри организма, перистальтика которого может тебя размолоть. Когда чашки были отставлены, шёпот умолк, шорох одеяний на какое-то время стих, стало слышно тихое хрипловатое дыхание гигантского существа, и казалось, что матово светящиеся, складчатые стены заметно расширяются и снова сужаются, а боковое зрение улавливало тут и там лёгкое подрагивание, какое видишь на шкуре животного, отгоняющего назойливое насекомое.