– На ей, родимой. – Вася снова поклонился.
– Лариса Семеновна, может быть, разрешите подвезти вас? Василий – мужик тверезый, мигом домчит.
– Спасибо, Юрочка, я пройдусь, две остановки всего.
– Тогда разрешите хоть представить вам моего друга Василия… Вась, как твое отчество?
– Ромуальдович. Старик Ромуальдыч кличут меня.
Лариса Семеновна пожала мужественную руку старика Ромуальдыча, тяжелоатлетическим рывком подняла чудовищный свой портфель и ушла.
– Что случилось, Вась? – спросил я. – Что-нибудь дома? В газете?
– Да нет, просто проезжал мимо, дай, думаю, зайду, посмотрю, как там Юрочка.
– Вась, – сказал я, – у тебя и без того блудливые глаза, а сейчас на них просто смотреть непристойно. Давай выкладывай, зачем пришел.
Мы шли по непривычно тихому школьному коридору, и Вася с лживым интересом рассматривал портреты великих писателей на стенах.
Классики неодобрительно косились на него и молчали.
– Понимаешь, в определенных кругах и сферах считается, что единственный человек, который пользуется у тебя непререкаемым авторитетом, – это я. Ничего в этом удивительного, разумеется, нет. Как известно, я умен, рассудителен не по годам, крайне эрудирован и вообще…
– Вась, у меня сегодня было шесть часов, и уши изрядно устали от болтовни.
– Ладно, Юраня. Не буду. Понимаешь, Галя твоя беспокоится за тебя. Ты переутомился, у тебя расстроена нервная система. Она предлагает, чтобы ты отдохнул хотя бы две недельки в Заветах, а ты отказываешься. Она поговорила с моей Валькой, а та снарядила меня. Вот и все. Ты, старик, не обижайся. Если тебе этот разговор неприятен, я тут же замолчу. Но ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
Вася – стихийный эгоист. И если он может говорить о ком-то, кроме себя, это значит, что он любит этого человека. А на моей памяти за последние четыре или пять лет Вася уже второй раз говорит со мной не о себе, а обо мне.
– А в чем моя переутомленность, тебе сказали?
– Странные навязчивые сновидения, нелепые идеи… Пойми, старик, это не моя точка зрения. У меня, как ты знаешь, своих точек зрения нет. Не держим-с. И тебе не советую. Накладное дело. Защищай их, следи за ними – хуже детей.
– Не трепись. Почему ты всегда стараешься играть роль циника?
– А ты не догадался?
– Нет.
– Чтобы скрыть за напускным цинизмом легко ранимую душу. Ранимую душу кого?
– Не знаю.
– Идеалиста и романтика. Я идеалист и романтик цинического направления. Или циник романтического склада?
– Вася, ты знаешь, как ты умрешь? Ты погибнешь под обвалом собственных слов.
– Это была бы прекрасная смерть, смерть журналиста.