Я преклоняюсь перед памятью кдошим, святых, которые шли в газовые камеры с "ани маамин!"("я верю!") на устах. И я преклоняюсь перед святой памятью тех, кто шел в газовые камеры без веры, ибо то, что им пришлось пережить, было выше человеческих сил. Они не могли больше верить. И я теперь не знаю, как мне сохранить веру. В сущности, мне легче понять, почему люди теряли веру в концентрационных лагерях, чем то, почему они ее сохраняли. Сохранение веры в таких условиях — сверхчеловеческий поступок, утрата — человеческий. Я всего лишь человек, мне ближе человеческое чем сверхчеловеческое. Вера свята, но и неверие и восстание против веры в нацистском аду святы.
Неверие в лагерях смерти — не итог интеллектуальной работы; вера была убита миллионы раз — это святое неверие. Тот, кто там не был и тем не менее с готовностью принимает Катастрофу как проявление воли Бога, в Котором нельзя сомневаться, оскверняет святое неверие тех, чья вера была убита. Но тот, кто с уверенностью присоединяется к отрицающим веру, оскверняет святую веру тех, кто ее сохранил. Можно, наверное, пойти дальше и сказать: смиренный верующий, который там не был, но безропотно соглашается с уничтожением шести миллионов евреев, оскорбляет своей верой веру лагерей смерти. Святые, которые сохранили веру в Бога Израиля в тех обстоятельствах, должны сказать такому человеку: "Что ты знаешь о вере? Как ты смеешь мириться со страданиями, которые ты не терпел? Успокойся и замолчи". Но и провозглашающие свое неверие оскорбляют святое неверие газовых камер. Жертвы Катастрофы, утратившие веру, могут сказать нашим радикальным теологам: "Как вы, не испытавшие того, что испытали мы, смеете говорить о потере веры?"
Рядом со святой верой крематориев невозмутимая вера тех, кто не перенес Катастрофу, — вульгарность. Но неверие изощренного интеллектуала, живущего в обществе изобилия, рядом со святым неверием лагерей — непристойность.
Мы не были на месте Иова и не смеем отвечать так, как он отвечал Богу. Мы должны верить, поскольку наш брат Иов верил, и мы должны недоумевать, поскольку Иов недоумевал. Такая ситуация сложилась после Катастрофы. Только так мы можем подойти к правильному ответу, если он вообще имеется. Только так мы можем пробить брешь в стене нашего непонимания. Это можно сделать, не оскверняя святую веру или святую утрату веры в аду Катастрофы. А если брешь пробить не удастся, то единственное честное решение — остаться по эту сторону стены. Возможно, ответа не существует. И лучше смириться с этим, чем искать успокоения в фальши равнодушной веры или в ничтожном неверии людей, получивших свою порцию за столом пресытившегося общества.