Финал — журнальная запись… «В классе явственно слышалось пенье про разбойника Стеньку Разина, потонувшего персидскую княжну, а по распросам оказалось, что это не у нас, а в соседнем классе, где болен батюшка Михаил.»
Май… с внутреннего плаца в открытые окна тянется теплый аромат весны… в классе тишина… все со вниманием слушают лекцию Адольфа Карловича… В окно влетает сумасшедший воробей… Шум… крики… в воздух летят тетради, книги… Испуганная птаха кружит под потолком… хэр Зульке призывает к порядку, стучит указкой… Радостный воробей вылетел на свободу через то же окно, через которое влетел в класс… Полная тишина… Расспросы… журнальная запись… «Птичка синичка влетела в окно растворившись. Со смехом летала по классу между тетрадей и книг, пока не нашла свободную жизнь на плацу корпуса. Я возмущался, несколько раз уходил из себя, и после просьбы о протесте, класс вел себя благосклонно тихо.»
Конец февраля… Зима идет на убыль… Чаще перепадают солнечные дни, тогда капает с крыш, с хрустальных сосулек, и конским пометом чернеют, пригретые солнцем, дороги улиц. Если день пасмурный, из серой мути неба падает спокойный, пушистый, мокрый снег… Все чаще и чаще воздух дышит ароматом приближающейся весны. Прилетели скворцы… испуганно торопливо устраивают жилища, оглашая воздух нерешительным, застенчивым чириканием. По Тихвинскому взвозу, в клубах пара, мокрые кони с трудом тянут в гору розвальни, груженые голубым, прозрачным льдом. С городских церквей утром и вечером слышится, как святая молитва, призывной колокольный звон: великопостный, грустный, словно говорящий — «покайтесь!.. покайтесь!»
Постными неделями корпуса, как и вообще всех закрытых учебных заведений, были: первая, крестопоклонная и страстная. На этих неделях кадет кормили вполне доброкачественной, вкусной, но постной пищей. Очевидно в силу какой-то давней иеписанной традиции, кадеты всех трех рот искренне ненавидели постные супы, в особенности гороховый, и рыбные котлеты, которые, почему-то назывались — «резиновыми». Эти три недели были сплошной мукой для добродушного и любящего кадет эконома корпуса Федора Алексеевича Дивногорского. Когда ослабевало воспитательское око, его безжалостно травили, награждали эпитетами: «вор», «жулик», а иногда, в виде протеста, просто отказывались есть его стряпню. В случаях массового организованного протеста, которые правда бывали редко, и чаще всего проводились кадетами строевой роты, дело доходило до командира роты и даже до директора корпуса, который ходил от стола к столу, старательно увещевал кадет, с видимым аппетитом ел резиновые котлеты, но не мог похвастаться блестящими результатами. Его авторитет разбивался об упрямый, шаловливый задор молодости.