Передо мною была сама продолжительность времени, заключенная в крепком еще теле, запахнутом в свободный халат боксера. Этот человек родился в прошлом веке. Сейчас нам рукой подать до следующего. Он знал хулу, славу, войны, утраты. Почти никого из его близких друзей уже нет в живых. Он пишет стихи.
— Леонид Осипович, вам много приходилось драться в жизни?
— Драться — нет. Что вы — драться… Бороться — да! У меня есть замечательное стихотворение. Сейчас, подождите… Вот, вспомнил…
Когда бывает тяжело под грузом долгих лет,
Я начинаю вспоминать друзей, которых нет.
То выстрел в сердце, моря дно, а то петли удушие…
И все гадают: воля то иль просто малодушие?
Когда же над моей душой творятся издевательства,
Мобилизуюсь — и борьбой сметаю обстоятельства!
Когда тебя начнут клевать — борись, кричи! Ору же я!
В искусстве правду утверждать — нет лучшего оружия.
Ниц падают одни рабы, скажу без аффектации.
Ведь жизнь дается для борьбы, а не капитуляции!
Восемьдесят пять лет — это очень много. Это трудно… Знаете, как я ответил космонавтам, когда они меня спросили: «Сколько вам лет?» Я ответил: «Сто без пятнадцати!»
Колесико кассеты крутилось без устали. Спасибо старым батарейкам! В них еще достаточно было электрической энергии, а главное — они сознавали ответственность, которая начисто отсутствовала у новых, только что купленных.
— Когда мне было десять лет, я был влюблен в песню «Раскинулось море широко». Это судьба человека. Умирает кочегар… Я пел ее в девятьсот пятом году. Потом эта песня умерла, а в тридцать пятом — тридцать шестом годах я ее возродил, и она снова пошла. Песня — это судьба… Я не понимаю юношу, которого не волнует судьба человека. Даже судьба собаки! Я не могу представить себе мальчика, который издевается над животными. Я не могу себе этого представить, как не могу представить, что можно убить человека… Я вам скажу про чувство долга. Это — главное чувство… Когда мне было пятнадцать лет, я уже бросил школу. У меня ведь образование совсем небольшое — три класса коммерческого училища. По-сегодняшнему — это пять классов. Больше я не учился. Я начал самостоятельно жить. В девятнадцать я женился, скоро стал отцом… Но я знал, что такое чувство долга! То, чего не знает современная молодежь. Чувство долга по отношению к родным, по отношению к девушке, которую я любил… У меня было чувство долга к своему ребенку, к своему искусству. Я не знал, что такое жить без чувства долга. Долг всегда есть: перед Родиной, перед людьми, перед близкими… У нас теперь чувство долга приходит слишком поздно либо совсем не приходит, что еще страшней! Лермонтов погиб в двадцать семь лет, а мы сейчас считаем, что двадцать пять — это так, пустяки!.. Он женится, а мама и папа должны его содержать… Перед Родиной у нас есть чувство долга, перед семьей — нет. Вы этого не пишите, но я скажу: у нас нет перед семьей чувства долга, которое есть перед страной!.. Я вам просто скажу… Вот я одессит. Я был совершенно юным человеком. И если кто-нибудь говорил, что на Ришельевской улице кто-то, скажем… скажем, Иванов, разводится с женой и у них есть дети, то вся Одесса по этому поводу волновалась! Все говорили: «Как? Иванов разводится с женой? У них ребенок? Этого не может быть, что вы говорите!» Вся Одесса знала. Весь город знал… Сейчас на пять браков четыре развода. Нет чувства долга. У них нет этого чувства!