Глава двадцать первая
Котелок с картошкой
Когда разгневается злая судьба, и гранит расплавляется, подобно воску.
Фирдоуси
Огонь жжет, ветер раздувает.
Феридэддин Аттар
— Голодовать будем али что?
— Зачем голодовать, Кузьма. Сейчас хлеб есть, куряга есть, чай кипятить будем! Погреемся тоже.
Ветер свирепо кусался в проходе между двумя поездными составами. Крыши товарных вагонов, черный от мазута песок, шпалы покрылись тонкой наледью.
Прислонившись к облупленным, потерявшим цвет доскам вагона, боец, названный Кузьмой, глубоко засунул руки в рукава шинели и, обнимая винтовку, топал ногами. Рваные ботинки, размохнатившиеся обмотки грели плохо. Другой красноармеец, совершенно синий от холода, сидя на корточках, шарил непослушными, негнущимися руками в вещевом мешке.
— Канэ, мархамат! Прошу, пожалуйста, попить чаю. Отличный заварим сегодня чай, один добрый человек дал, настоящий цейлонский.
— Отличный? Настоящий? Это у тебя то, друг Хайрулла, отличный?! — Кузьма с нескрываемым презрением разглядывал круглое, какое-то перекошенное от многочисленных шишек и припухлостей лицо. — Не чай здесь пьют, а пойло, брандахлыст вроде.
И, смахивая слезы, катящиеся к копчику носа, заворчал:
— Вот у нас на Алдане, там чай так чай. Чифирь ему название. Возьмешь в тайге банку какую от консервов, прокалишь в костре и приступаешь. Пачечку возьмешь китайского, третий сорт. Лучше: потому горчит. Ну, кипяточком заваришь. Вот чифир — первач получается. Вынешь баночку — и гуляй два дня: работай зверь зверем, чапай по тайге, дело твое. Водка? С водки, друг Хайрулла, только на часок прояснение личности, а потом в сон тянет. С чифиря иное… Ого-го! Ну конечно, потом можно еще кипяточком залить — вторяк получается, послабже. Подольешь третий раз — третьяк пьешь. Ну, а которые в четвертый, по бедности, — этим уж эфиля достается. Что такое эфиля? Да как сказать — пустая горная порода, золотишка уже ни-ни. А ты свой чай бледненький выхваляешь. Эх ты, азиатина! Вот чифиря-первача бы тебе да солененькой кеты к нему!
Злые сквозняки со свистом вырывались из промежутков между вагонов, из-под колес, выбивая из глаз обильную слезу, и «друг Хайрулла» чертыхался, подставляя спину в грубой солдатской шинелишке ветру. Тонко дребезжала по крыше вагона полуоторванная железка, бежали по земле соломинки, сор. Кустик верблюжьей колючки, пристроившийся на насыпи, трепало так, что он стлался по земле.