Слезящимися красными глазами человек пытался разглядеть, кто его спрашивает. Грудь его сотрясалась от приступов резкого, сухого кашля.
Алексей Панфилович с минуту не мог выдавить из себя ни слова.
— Воздух… — извиняющимся топом проговорил задыхаясь человек, — вредный… От… чистого воздуха… грудь рвется.
Он сел, привалившись вздрагивающей спиной к стене, и все кашлял и кашлял. От кашля по щекам у него текли слезы, оставляя зелено-грязные дорожки.
— Здравствуйте, — сказал Гриневич, — вы Файзи Сами?
— Да… я…
— Пойдем со мной.
— С вами? — спросил, кое-как уняв кашель, Файзи Сами. — Зачем?
— Вы здесь погибнете.
— Погибну? Я уже погиб…
— Товарищ Файзи, что с вами?.. Вы же подпольщик, вы большевик.
— Тсс… — Файзи Сами приложил палец к губам. — Тсс… он в могиле… Он ест землю в могиле… в глубокой могиле… он ест землю… землю…
Растрепав пятерней бороду, приказчик-индус прошептал Гриневичу в ухо:
— Он не в своем уме.
— Я в своем уме… в своем, — забормотал Файзи Сами, — болтай больше… Почему ты меня взаперти держишь? А?
Застонав, он поднялся, цепляясь руками за стену, и сделал попытку сползти в яму.
Но Гриневич остановил его. Встретившись взглядом с приказчиком, он резко спросил:
— Лошадь есть?
— Какая лошадь?
— Какая-нибудь.
— Но хозяин что скажет?..
— Не болтай!
Подхватив слабо сопротивлявшегося Файзи Сами под мышки, Гриневич буквально вытащил его на главный двор.
— Достоуважаемый, разрешите спросить вас, — тощее тело индуса все тряслось, глаза слезились.
— Что еще?
Старичок изогнулся в поклоне.
— Куда вы ведете нашего брата, храбрый командир? Мы беспокоимся о здоровье и благоденствии нашего брата. Брат мой, — обратился он к Файзи Сами сладеньким голосом, — куда вы спешите из нашего дома?
— Где лошадь? — заорал Гриневич, а затем, все еще поддерживая Файзи Сами, снова накинулся на старичка: — Ах, так! Ты называешься братом, будь здоров! К чертям собачьим… Лошадь давай сюда.
Весь дрожа, старик вывел из конюшни заседланную лошадку. Гриневич подхватил Файзи и, поразившись, как ничтожен был его вес, посадил в седло.
— Держитесь! — скомандовал он и одним прыжком взлетел на своего коня, стоявшего непривязанным посреди двора.
— Так нельзя, командир — пискнул старичок, картинно расставив ручки. — Нам подобает печься о здоровье нашего больного, очень больного брата. — И он повертел пальцами около лба.
Но командир уже ухватил поводья буланой лошадки и, дав шпоры коню, выехал на улицу.
Не обращая внимания ни на вопли старичка, ни на недоуменные возгласы соседей-мурдашуев, собравшихся у ворот, Гриневич погнал коня по узким, уже погрузившимся в темноту улицам. Он поминутно оборачивался, опасаясь, что Файзи Сами не удержится на лошади от слабости.