— Товарищ Садреддин, — сказала Жаннат работнику комитета, вернувшись с Ташмухамедовым из поездки. — Мы хотим рассказать вам тайну.
— О, тайну! — С ироническим удивлением, но в то же время и с любопытством Садреддин посматривал из-за письменного стола на Жаннат. Он не мог не залюбоваться ею — огромными, полными живого огня глазами, румянцем щек, крупными, но красивого рисунка, трепещущими от волнения губами. Он невольно улыбнулся и хотел уже сказать что-то приятное этой прелестной розе, как он мысленно выразился, но вовремя остановился, и не потому только, что в комнате сидел лишний свидетель, инструктор Ташмухамедов, а скорее потому, что эти томные глаза обладали свойством не только излучать поэтическое мерцание, но и жечь, проникать в самую душу человека, «Глаза аджины, — с каким-то испугом подумал Садреддин, — в них зверский ум. Откуда проницательность у девчонки, вышедшей только-только из гарема? Уж не из свирепых ли пери огня она?..»
Он инстинктивно отвел глаза в сторону и, словно заинтересовавшись чернильным прибором, небрежно и с наигранной иронией, почти с насмешкой сказал:
— Тайны в нашей Бухарской народной республике — выдумка расстроенного воображения. Задача нашей современности уничтожить всякие тайны.
Он не удержался и снова взглянул на адски красивое лицо «девчонки». Тотчас он пожалел об этом, так как в глазах Жаннат он прочитал неприятную для его самолюбия мысль.
«Ты взрослый человек, а говоришь в таких серьезных обстоятельствах настоящую чепуху», — говорил взгляд Жаннат.
— У нас тайна обыкновенная, тайна, почему в Караул-базаре председатель сельсовета ведет себя как басмач, — заговорила Жаннат со звенящими нотками в голосе.
Лицо Садреддина сразу же стало серьезным. Испуганно он взглянул на Жаннат, и теперь в его взгляде не было уже ни восторгов, ни сладкого умиления перед красотой «созданья божьего». Глаза его сузились, и в них читалась только неприязнь.
Жаннат продолжала:
— Мы приехали и хотели с ним (она кивнула головой в сторону Ташмухамедова) провести кишлачное собрание юношей и девушек. Председатель сказал: «Не надо сейчас собрания. Пойдем ко мне, плов готов, а пока я велю собрать народ». Председатель — но какой он советский председатель! — на плов позвал еще людей. Они начали пить водку и кричать: «Ай, какой инструктор, розочка, а не инструктор!» Это про меня они, собаки. Тогда я сказала Ташмухамедову: «Ты уходи, а я убегу», — и убежала в ичкари. Женщины меня спасли, дали мне мужской халат. Я спрятала косы под шапку и побежала на базар искать Ташмухамедова. А люди смотрят на меня, показывают пальцами и смеются: «Эй, молодец, а где твои усы?» Поняли, что девушка. Я чуть не плачу, а тут вдруг идут патлатые маддахи, поют и прямо на меня: «Стой, развратница!» А Ташмухамедов куда-то провалился. Я от дервишей — в толпу, спрятаться. Но один маддах подскочил, да как крикнет зычно: «Комсомол она! Бей девку-комсомолку!» Тут маддахи заорали, дервиши заорали, народ зашумел. Я уж и не знаю куда, но побежала. Смотрю, знакомое лицо — начальник из нашей милиции, из Бухары. Я к нему: «Спасите!» Но меня схватил за руку председатель сельсовета и кричит: «Попалась, девчонка, идем домой!» Я умоляю начальника милиции освободить меня, а он говорит: «Иди, иди!» И выругал плохим словом. Собрался народ. Все кричат, смеются, я плачу. Но тут какой-то красноармеец привстал на лошади, вороной с белой отметиной на лбу, спросил, что случилось, оглянулся, схватил меня, посадил на седло, дал в руки камчу и шепнул: «Я красноармеец Юнус. Скачи, не оглядывайся, девушка!» И я поскакала. И… и… — спазма сжала горло Жаннат, и слезинки заблестели на ее пушистых ресницах, — и в меня стреляли.