Он страстно возвысил голос:
– Не сомневайтесь в действиях вашего верного слуги, мадам, сердце подсказывает мне, когда и как я должен поступить!
Иными словами: Я буду делать, что мне заблагорассудится!»
Может быть, я разозлилась из-за того, что один из его скороспелых трехгрошовых рыцарей – Робинов бастард, побочный сын от Дуглас? Даже видеть, что он вырос и является ко двору как сэр Роберт Дадли – так называли в молодости самого Робина, – с Робиновыми глазами, носом, ртом, походкой, осанкой, было достаточно тяжело, а если еще и знать, что это мой лорд вывел его в люди…
Однако хуже всего был страх – нет, уверенность, – что мой лорд присвоил себе королевское право осыпать милостями и вершить суд. Я выкормила чудовище.
И не я одна это видела. Его же креатура Фрэнсис Бэкон, которого я не любила, но которым поневоле восхищалась, предостерегал его. Добивайтесь расположения государыни личной преданностью, как лорд Лестер, – убеждал он, – не войной и не поисками народной любви.
Ныне вы любимец Англии, а не английской королевы – может ли образ более опасный представиться воображению монарха, тем паче столь чувствительной женщины, как Ее Величество?»
Любимец Англии.
Верно, толпа его любила, верила, что он во всем прав. Она считала, что ее герой спас меня от заговора и выиграл войну. Его ум доказан разоблачением Лопеса, его доблесть – осадой Кадиса.
Его обожали.
Как когда-то обожали меня.
И все-таки я по-прежнему его обожала.
Как дура, как все дуры – скажите уж, как все старые дуры! – я по-прежнему за него цеплялась. Несмотря на страхи, на злость, мое глупое сердце всякий раз его прощало – спустя дни, часы, даже минуты оно оттаивало, как было с Робином… я нуждалась в нем, в его молодости и жизни, особенно теперь, когда смерть вновь перешла в наступление и скосила тех, кто заслонял меня своими телами, – одного за другим.
Я потеряла двух старых кузенов – прежде всего Хансдона, дорогого старого Гарри Кари, моего лорда-камергера, сына моей тетки Марии, затем старого советчика, сурового пуританина, но верного друга, моего родственника со стороны его жены Кэт, сестры Гарри.
И снова, как дура, я в полубезумии выкрикивала вслед их отлетающим душам: Как вы посмели, как посмели!» Ноллиса я назначила своим советником в день вступления на престол, Хансдона вскоре после того. Оба оставили сыновей, которые тут же заняли отцовские места и должности, добрых и верных, подобно своим родителям. Оба прожили долгую жизнь в почете и довольстве, оба умерли своей смертью, мне не из-за чего было убиваться. Однако я скорбела, и не только о себе: вслед за Робином, Хаттоном, Уолсингемом еще два звена моей золотой цепи распались навеки.