К рассвету родился мальчонка. И Ульяна, став кумой Дарьи, каждую неделю приходила к нему.
Ох и стыдно было бабке поначалу. Еще бы! Уж как только не обзывала бабу. И лишь придя, узнала, что та и в рот не берет спиртное. Никогда не выпивала.
— Эх, Улюшка, ты не первая, кто меня по всем падежам полощет! Алкашкой горькой, сукой подзаборной славят всюду. А ведь ни тем, ни другим — не была, — заплакала Дашка тихо, уронив слезу в стылый чай.
Ульяна лишь понаслышке знала о Дарье. Всякое о ней плели соседи. Такое, отчего и порог этого дома переступать не хотела.
— Не везет нашему роду, Уля. То Советы, ославив кулаками, всю семью в Туркестан выкинули. Из восемнадцати — две души выжили. Бабка с мамкой. Остальные в пути да в песках от жары померли. Вспомнишь бабкины рассказы и зябко становится. Ан, когда высылку отбыли, сюда вернулись — немец нагрянул вскоре. Одна беда не ходит, с горем хороводит.
— И как же это вас еще до войны отпустили сюда? — удивилась Ульяна.
— Бояться стало некого. Мать с бабкой кому страшны? Да вот про войну не знали заранее. Немец сюда вмиг дошел. А матери в то время всего пять лет было. С одной беды в другую влипли. Наголодались так, что еле выжили. Крапиву с лебедой считали за гостинец. Дождевых червей ели. А после войны враз огород подняли. Вот тут — за домом. Где прежде пустырь был. Бабка в сорок лет на шестидесятилетнюю походила. Здоровья не стало. Все боялись здороваться с ними. Да ты сама все знаешь. Враги народа, кулаки… А у них корки хлеба не имелось зачастую. Кое-как дотянули. А потом, когда картоха и капуста появились — ожили мои. Там бабку на работу взяли. Дворником — враз на три участка. Мать в школу пошла. Училась и по дому помогала. Кур, поросят завели. Деревья посадили — яблони, груши. А вот с избой помучились. Гнилая она нещадно, ел ее грибок. Да что бабы смогут? Бабка замуж в другой раз не вышла. Греха боялась, дочке отчима не хотела приводить. А мать… Ей не повезло… Мой отец, едва л на свет появилась, к другой бабе ушел. Даже адреса не оставил. Плут, кобель, одно слово. О нем доселе ничего не знала. Живой иль нет? Мать вспоминать его не хотела.
— Тебе тоже не повезло, — вздохнула Уля.
— Не скажи, бабуль! Первый мой мужик — хорошим человеком был. Сама я виновата, что все через задницу повернулось. Ты ж погляди, какой дом отгрохал. Своими руками выложил. Всяк кирпич его теплом согрет. Никого в помощь не брал. Разве мы с мамкой помогали. А деньги, что скрывать? С самогонки шли. Откуда взяли бы на материалы. Только с того разжились. День и ночь гнали сивуху. Потом наловчились марганцовкой ее чистить, на травах и цветах, кореньях настаивали. И ныне на базар не ношу — с дому берут. Свои, знакомые, старые клиенты. Каб не самогонка, не знаю, как жила бы? Она нас на ноги поставила…