— Хочешь дом куплять? На что лишняя морока? Вот ваш дом! Живите! Мне уж недолго. Вам хозяевать. На что деньги по ветру пускать. Они на жисть сгодятся.
— Мама! Я хочу купить большой дом, хороший. Просторный. Ты не обижайся. Он станет нам наградой за Колыму. Этот дом я люблю, но он стар и тесен. Не обижайся, родная моя. Все мы когда-то вырастаем из пеленок и вьем новое — свое гнездо. Не потому, что разлюбили отчий дом. Он всегда в моем сердце. Но мы с Шурой хотим жить иначе. И ты, если захочешь, переберешься к нам навсегда. Я не хочу жить в прошлом. Мне нужно скорее оторваться от него. Я стал другим, мама! Прошлое сгубило мечту, поморозило душу, многое отняло. Привязываться к нему заново — это вырубить себя из жизни. Я в нее только что поверил и снова стал человеком. Не буди в моей памяти детство. Оно обмануто. И самому себе не соврешь. Моя жизнь, как Колыма, — с долгой зимой и холодами. Мне хочется тепла. Своего тепла, — обнял мать.
— Как порешишь, так и будет. Позовете, приду к вам. Мне ничего не надо. Лишь бы тебя видеть счастливым. Я все ждала, что позовешь к себе на Колыму. Даже валенки купила. Шубейку перелицевала. А ты не позвал. Видать, не надобна была. Я размечталась про внучонка, все Бога об нем просила. Но Господь не услышал, и ты молчишь.
— Мама! От меня детей не будет. Все отнято, — опустил голову, вспомнив котлован, заполненный водой на треть. Там их четверых продержала охрана всю ночь за то, что вломили «хищникам», отнимавшим золото у слабых. Все четверо простояли в воде целую ночь. Стоял октябрь. К утру вода покрылась коркой льда. Через пару дней двое друзей Михаила умерли в зоне. Когда врач зоны осмотрел Селиванова, сказал однозначно:
— Дорого поплатился. Тебе никогда не стать отцом! — Он оказался жестоко прав.
…Колыма с каждого выжившего брала свою плату… Тихо плакала мать. Ее мечта тоже не сбудется. Ей никогда не увидеть внуков. Смириться с этим всегда нелегко.
— Не надо, мам! Перестань. Я сам частенько чудом выживал. И в отцы перестал годиться. Огрубел, озверел, одичал. А детям разве такие нужны?
— Твой отец тож шелковым не стал. Было, как загнет матюком, собачка, что во дворе жила, со стыда иль от страху, враз обоссывалась. И с воем под крыльцо. Покуда не протверезеет, оттуда псина не высовывалась. Боялась ево.
— Так то выпивший был. Я ж и трезвый такой! — сознался Мишка.
— А и тятька твой хмельным не часто баловал. Ну, карахтерный был. Хотя всю жизнь в столярах, себя в обиду никому не давал. И за семью стоял горой. Однако тебя Бог дал. А потом, как отрубилось. Ни единого. Может, оттого, что сорвалась я. Рабочей на продуктовом складе — целых пятнадцать годов маялась. Там все здоровье оставила. А бабы говорили, что ты у нас один на десяток Богом подарен. Светом семьи был. Все тобой гордились.