Да еще добавила: «Буквального подавления властью уже нет!» Судя по всему, она была уверена, что «буквального» нет и не будет. И то сказать, откуда взяться, если, принявший ее президент «был очень гостеприимен, живо пересказал свой телефонный разговор с А.И. Подтвердил, что двери для возвращения А.И. открыты». Мало того, мадам пришла к выводу, что «Борис Николаевич озабочен положением в стране, сердце у него болит…». Какое большое и чувствительное сердце… Почти как у ее супруга.
Это было сказано в июле 92-го года. А всего через год с небольшим сей гостеприимный и болящий сердцем за страну кремлевский выкормыш прибег к такому виду «буквального подавления», что после этого мадам пророчица должна бы замолчать навсегда, — он расстрелял парламент и тысячи своих сограждан. Супруг искательницы загородного дома оправдал кровавую бойню: «Закономерный и естественный шаг». Вероятно, именно после этого для титана нашелся подходящий загородный дом. Говорят, это бывшая дача Кагановича, а позже — председателя КГБ генерала И. А. Серова. Для лагерного сексота Ветрова более заслуженного обиталища и не сыскать. Но все-таки по своей всегдашней бдительности Солженицын еще два года сидел за океаном, выжидал, высматривал, принюхивался… Интересно, не являются ли по ночам владельцам перестроенного дома тени его прежних обитателей…
Любовь с ножом за голенищем
Много интересного узнали мы из беседы о самом великом супруге. Например, оказывается, все три тома «Войны и мира» он одолел в десять лет «и с того момента был захвачен толстовской композицией…». Кто из вас, читатели, знал в десять лет, что такое композиция романа, отзовитесь. Правда, в октябре 47-го года, когда ему было 29 лет, будущий титан писал из лагеря своей первой жене Наталье Решетовской: «Посасываю потихоньку третий том «Войны и мира» и вместе с ним твою шоколадку», И — ни слова о композиции. Странно…
В ответ на вопрос, есть ли у ее супруга любимые поэты, Светлова пропела серенаду: «Солнечно любимый им поэт, всегда присутствующий в его жизни на всех уровнях — ив творческих, и бытовых, каких угодно, просто не выходящий из его жизни, как разлитая, все пронизывающая субстанция, — это Пушкин… Живой Пушкин-поэт, пушкинское начало, пушкинское мироощущение — это то, рядом с чем, в лучах чего, в химии чего А.И. ощущает себя счастливым».
Странно, очень странно: Если, допустим, Достоевский любил Пушкина, так это все видят: имя поэта не раз и не два встречается в его произведениях, он много стихотворений знал наизусть и любил их читать вслух, причем, читая «Пророк», оледнел и от волнения иногда не мог дочитать, наконец, чего стоит знаменитая «Пушкинская речь», произнесенная по случаю открытия памятника поэту… Вот уж действительно «все пронизывающая субстанция». А тут? Где, когда Солженицын добром вспомнил о Пушкине? Может быть, Светлова имеет в виду строчку, шулерски вырванную из пушкинской «Деревни», с помощью чего ее супруг пытался доказать, как замечательно жили в России крепостные крестьяне? А как понимать его прокурорское обвинение Пушкина в том, что, дескать, в поэме «Цыганы» он «похваливал блатное начало»? Наконец, Солженицын однажды заявил, что «у Пушкина можно гораздо больше почерпнуть, чем у Евтушенко», — уж не это ли великая похвала солнечно любимому поэту?