Миролюбиво подняв вверх руки, Бугай бочком вернулся к своей бите. Поднял ее, держа свободную руку над головой, и попятился к выходу.
Несмотря на браваду, мисс Мэри стало по-настоящему страшно.
«…Скоро с тебя живьем сдерут кожу, представляешь? Я сделаю это собственноручно, представляешь?..»
Мисс Мэри представляла.
С одной стороны, ей хотелось закрыть глаза и исчезнуть, раствориться, не видеть нового мира. С другой — страстно хотелось жить.
Быть может, если бы в клетке был нож, чтобы вскрыть себе вены, она сделала бы это не задумываясь, хотя и боялась боли в своей прошлой, далекой жизни. Однако суицид для товара являлся роскошью, причем немыслимой, недоступной…
Больше всего пугала новая встреча с Бугаем. Хорохориться за решеткой Мэри могла сколько угодно, однако она прекрасно понимала смысл сделки, заключенной между ее пленителем и торговцами. Бугай освежует ее всего за две меры риса. Завтра. При одной мысли о будущем тело Мэри передергивало, словно через нее пропускали электрический разряд, комок подкатывал к горлу, голова начинала кружиться.
До утра оставалось не так много времени. Часы мчались быстро. Сначала Мэри пыталась уснуть, чтобы встретить смерть достойно и, по возможности, в нормальном физическом состоянии. Но это, увы, оказалось невозможно. Возбуждение просто зашкаливало, а сердце бешено колотилось в груди. У мисс Мэри дрожали пальцы. Как она ни заставляла себя успокоиться, ничего не получалось. Вытянутая ладонь почти вибрировала. Кожа словно бы стала очень тонкой. Невыносимо остро ощущалось любое прикосновение, даже прикосновение собственного дыхания.
Наконец, устав от слез и наплевав на пробивавший все тело озноб, мисс Мэри улеглась на пол. Мэри было все равно, что пол грязный и холодный. Впервые за несколько суток она могла спокойно лежать без веревок на руках и ошейника на горле. Эта относительная свобода радовала Мэри тоже весьма относительно — вместо открытого неба над головой был заплесневелый потолок, вместо горизонта — ржавые прутья. Прохладный воздух подвала промораживал до костей. Мучил голод. И все же отчего-то стало спокойно. Невыносимо страшно, но спокойно. Дрожь по-прежнему била ее, но зато можно было лежать. Закрыть глаза и не шевелиться. Ничего не видеть, не делать, не думать. Для Мэри это вдруг стало величайшим из наслаждений…
Помещение по-прежнему освещалось лишь факелами, естественный свет в помещение не проникал. И все же было очевидно, что приближается вечер. Часы шли, стоны и голоса в подвале сначала превратились в едва различимые всхлипывания, а затем и вовсе стихли, словно все пленники уснули. Но это было не так. Никто не спал. То и дело мисс Мэри слышала шевеление, шорохи, стук. За решетками кто-то ворочался, шептал.