— Ну и пусть не было, а у меня сегодня, браток…
— У тебя сегодня, поди-ка, встали, потому что вчера не завел. А это все равно как в деревне не напоить вечером корову. Только корова-то среди ночи замычит и сама напомнит о твоей промашке.
— Понятно, замычит, — с раскаянием соглашается Илия и смущенно глазеет на часы, словно ожидает от них нечто подобное.
Пока они разбираются со стрелками и заводом, по шоссе, прямо над ними, от Смедерова уже длительное время движется какая-то воинская часть. Движется молча, в боевом порядке, так что кое-кому внизу, в канаве, приходит в голову мысль — уж не немцы ли это, не подтягивают ли они свои отступающие части.
— А хоть и они! Пускай идут ко всем чертям, — бормочут смертельно уставшие люди, они так измучились, что сейчас им плевать даже на собственную жизнь, не то что на какие-то там швабские дивизии, отступающие под натиском «братишек». Далеко не уйдут, так их растак.
Наконец часы заведены и прекрасно идут, но теперь парень терзается, как их правильно поставить. Ни у кого вокруг часов нет.
— Да неужто никто не знает, который теперь час, чтоб вы все провалились!
— Откуда же нам знать? — вразумляет его Бориша. — Часы-то есть только у командира, а где его к чертям разыщешь в этакой темноте?
— Может, спросить у тех, на шоссе, может, они знают? — Да ты спятил, дурная твоя голова! А если это немцы? — отрезвляет его Бориша.
— А пусть хоть мой тятька! — протестует Илия. — Я крикну, и будь что будет.
Парень приподнимается на одеревеневшие колени, складывает ладони рупором и во все горло орет:
— Эй, швабы, привет, который час?
… Как началась эта схватка в секторе возле Болеча между нашими и отступавшими из Смедерова немцами, никто из краинцев сказать не мог. Помнят только, что, вскочив со сна, они очутились в сущем пекле — в огне и грохоте — и до самого утра колошматили кого-то и носились за швабами и за своими. А вроде бы и немцам не поздоровилось, и они то и знай кокали своих собственных комарадов, пока наконец, подняв руки, не пошли сдаваться.
Утром на шоссе, усеянном трупами, Бориша разыскал Илию, живого, хоть и без шапки и в разорванной гимнастерке. Он подошел к нему вплотную и глухо проговорил:
— Ну, дурень, видишь теперь, что ты наделал со своими часами? Кровь по дороге ручьями течет. Отродясь такого не видывал.
Илия, вконец отрезвевший, широким взором окидывает все вокруг, затем подносит часы к уху и в изумлении, обрадованный говорит:
— Мать честная, видел, какая была чертовщина и бойня, а они — все еще идут!