Никто меня не найдет в маленькой каютке, пропитавшейся влажным запахом реки, думает она и не знает, радоваться ей или горевать о своем одиночестве, сердце у нее бьется, оно неспокойно, отъезд за отъездом, и теперь тесный маленький уголок — дверь надежно запирается на ключ, она проверила, — постель, умывальник и маленький шкафчик будут ее мирком, с единственным выходом — иллюминатором, расположенным метрах в двух над играющей зеленоватыми бликами водой, которая при первой же буре пойдет на приступ и будет с силой, достойной океана, бить в стекло, замутняя его, в стекло и в ржавую обшивку, что взяла под защиту мое бегство, она подумала: бегство, но от чего она может убежать? — все уехало вместе с ней, руки и живот, три книги, которыми она дорожит, лежат в чемодане, а воспоминания — призраки, фантомы, радости, горести — теснятся в сердце, там же и тоска, что нежданно начинает душить ее на дне корабля жарким и влажным тропическим днем.
Город, с которым она расстается, убранный в ножны кривой нож. Есть в нем утонченная красота лезвия, он долог и изогнут от маяка и до крепости. И вода сродни стали, ее отблески ложатся на дома. Он — убранная до времени опасность. Она проводит рукой по животу. Нет, не ощущается никаких изменений, явных перемен, только вот крови все нет и нет, она следит и часто себя проверяет. Конечно, виною климат, жара, а не что-то совсем иное; ей незачем что бы то ни было скрывать здесь от самой себя, все ведь просто, любой доктор справится в одну секунду, ну, может быть, в две, и она никакое не исключение, хотя можно так подумать. Все остановилось, замерло в неподвижности, хотя двигатели потихонечку работают; она знала, что отплытия ей придется подождать, ее об этом предупредили заранее: пароход отплывет ночью, когда закончит погрузку.
В родственной приязни кузины тоже таилась опасность, тоже нож острый, но совсем иного рода — смотреть в глаза ее чудесным смуглым детишкам, быть в ее доме, наблюдать каждодневную битву за домашний уют; уборка, магазины, стирка, купанье, все матери похожи друг на друга, или почти похожи, ее мать точно так же отнеслась бы к дальней родне, такой, как она, тоже приютила бы дальнюю родственницу, потому что матерям нужны обязанности, ими они существуют, нужны дети, они их жизнь, благодарные, неблагодарные — не важно, она и сама обрадовалась вернувшемуся детству, отдалась течению, тихо поплыла, дожидаясь, когда ее отвезут вот на этот пароход; она устояла перед приглашениями остаться, предупреждениями, перечислением опасностей — одинокая женщина, девушка, одна, надумала проехать через всю страну, а стоит оказаться там, на Юге, что она будет делать? — в диких, страшных местах, ты даже не представляешь степени риска, повторяли ей по десять раз на день, деточка, ты просто не понимаешь, это тебе не Париж, ты попала совсем в другой мир, и все-таки для нее нашли пароход более надежный, чем другие, пароход, которому можно довериться с большим основанием, чем другим, по крайней мере, на нем есть каюты, ты можешь запереться, считай, что попала в первый класс, но не забывай, это тебе не комфортабельный теплоход, не строй себе иллюзий, а когда доплывешь до Пуэрто-Аякучо, когда окажешься у кромки амазонских дебрей и пароход не сможет дальше плыть из-за водопадов, ты поедешь к кузену, он там живет, он будет ждать тебя. И она, хоть и не боялась, но не могла (тоже каприз, впрочем, как и все остальное), да, не могла не купить себе красивый узкий нож, похожий на скальпель, нож-стилет. Легкий, длинный и невообразимо острый, и он тоже был здесь, рядом, и вот этот воображаемый помощник (невозможно же вообразить всерьез, что она и в самом деле ударит кого-то ножом!) действовал почему-то успокаивающе, поди знай почему.