Два часа я с ним пил, а вернее, едва пригубливал, а потом моя рюмка и вовсе стояла пустой, и он не подливал мне, то ли не замечая, что там ничего нет, то ли замечая, но делая вид, что не замечает. Глаза у него покраснели, взгляд остекленел, и я стал подумывать, не уйти ли мне, он моего ухода и не заметит; хозяин поглядывал на него искоса, с подозрением, слыша его хриплый голос и несвязную речь. Иногда Юрий срывался чуть ли не на крик. Нужно набраться терпения, повторял я себе. Нить его рассуждений я давно потерял. Он громоздил бессвязные теории, алкогольные бредни, и скоро должен был рухнуть, два дня он пил без перерыва, без еды, без сна и надеялся, что наконец-то рухнет, как загнанный зверь, он был всем, и охотником, и добычей. Вдруг он сощурился, глаза превратились в щелки, вот-вот его ярость выплеснется на меня, я сразу это почувствовал и подхватил разговор, а он чуть ли не орал: ты! Ты тоже в ответе!
Мне захотелось взять бутылку и немного себе налить, но он смотрел на вино с такой ревнивой страстью, что я решил: лучше не трогать, лучше его не раздражать. Вряд ли он отчетливо представлял себе, что произошло на самом деле, но делал вид, будто вообще ничего не помнит, или старался себя в этом убедить, хотя я знал, сейчас он будет винить всех вокруг, и ее тоже, потом, после двух или трех бутылок, опять начнет копаться в себе, будет корить, судить и жалеть себя, со слезами казниться, плакать о своей незадавшейся судьбе и по этому порочному кругу будет ходить и ходить, пока не рухнет, упившись вдрызг.
Он и упал. Я опоздал в больницу, потому что Юрий заснул, уронив голову на столик, и нам пришлось — хозяин пыхтел от усилий — тащить его до такси, и водитель соглашался посадить его только при условии, что я тоже с ним поеду, он смотрел на Юрия и повторял: вашему приятелю нужна «скорая помощь», вот какая машина нужна вашему приятелю. Я дал таксисту сумасшедшие чаевые и без малейших угрызений совести оставил Юрия на лестничной площадке, на красном истертом коврике, пыльном, с прожженными дырками, прислонив его к желтой, как моча, стене; даже если бы я захотел, я не доволок бы его семьдесят килограммов до пятого этажа. Он дышал спокойно, подтекала слюна в уголке рта, завтра консьержка найдет его и разбудит взмахом метлы или — что значительно хуже — вызовет полицию и выселит его, а до этого все соседи, спускаясь, будут обходить костистого великана. Помнится, я думал, Юрий, Юрий, как мне жалко тебя, и это было идиотизмом, я шел работать, а вернее, спать в больницу, и ночь показалась мне холодной.