Он нес с собой фонарь и полную фляжку с вином. Всюду по склонам холма передвигались другие фонари, но уже всходила луна и ее слабое холодное сияние освещало страшные курганы из живых и мертвых.
Рауль обнаружил, что среди этих курганов бродят священники и монахи, и уже не придавал значения тому, кто нормандец, а кто сакс: пред смертью все были равны. Монах из Бека взглянул на шевалье, когда тот проходил мимо, и, узнав, посоветовал не ходить по полю невооруженным.
— Многие саксы еще дышат, господин Рауль, — предупредил он, — и они очень опасны.
— Я не боюсь, — просто ответил шевалье.
Он осветил фонарем скорченную фигуру у своих ног. Широкие плечи лежащего чем-то напоминали плечи Эдгара. Рауль наклонился и дрожащей рукой перевернул тело: нет, это был не Эдгар, и Рауль с облегчением вздохнул, двинувшись дальше.
Нога на чем-то в который раз поскользнулась, но Рауль даже не посмотрел: он сегодня видел столько крови, что уже не испытывал никакого отвращения к ней, а может, просто слишком сильно устал, чтобы обращать вообще на что-то внимание. Его веки слипались, ноги болели. Сон — вот все, в чем он нуждался, сон и забвение, но даже это теперь невозможно, пока не выяснена судьба Эдгара. В душе промелькнула слабая надежда, что друг окажется среди тех, кто спасся при отходе в северные леса. Рыцарь еще долго бродил по полю брани, но цель казалась все менее выполнимой. Единственно, что на свете было сейчас реальностью, это мертвецы, лежащие под звездами в самых невероятных позах. Их были тысячи, старых и молодых, высоких и низкорослых, тысячи саксонцев, но среди них не оказалось того, которого он искал.
Какой-то сброд, вопреки приказу герцога, уже шнырял по склонам холма, снимая с убитых все, что представляло хоть какую-то ценность. И Рауль подумал: такой армии, как нормандская, мародерствовать не запретишь.
Он прошел мимо священника, преклонившего колени около умирающего хускарла. Один поднял на него взгляд, полный предсмертной тоски, зато глаза другого горели ненавистью. Шевалье заметил, как умирающий потянулся к своему кинжалу, но в этот миг изо рта и ноздрей у него хлынула кровь. Священник осторожно прикрыл ему глаза.
Здесь, на поле брани, было так тихо, что это казалось даже странным после кровавой дневной рубки. Единственным звуком был тихий стон, который, чудилось, издает сама земля. Иногда в этом стоне выделялся чей-то одинокий голос, где-то приподнималась дрожащая тень и молила: «Воды! Дайте воды!»
Чья-то рука вдруг схватила Рауля за щиколотку, но он ощутил, что в холодеющих пальцах уже не было силы. Рядом в лунном свете шевалье заметил блеск стали, но, оказалось, нож одиноко лежал на земле. Рауль поспешил дальше. Что-то дернулось под его ногой, и фонарь осветил изувеченное тело, в котором все еще теплилась жизнь. Шевалье переступил через него, не испытав ни потрясения, ни смятения. Он вспомнил, как при Валь-Дюн его вырвало при виде гораздо менее ужасных ран, и решил, что либо стал совсем бесчувственным, либо омертвел от постоянной тревоги и всего увиденного. Если бы он только мог быть уверен, что Эдгару удалось бежать, то не рвал бы себе душу, бродя здесь среди мертвых на Сенлакском поле.