Одного только ощущения губ Дрейка на ее шее было достаточно, чтобы убедить Пэйтон в том, что оно того стоило — котелки, которые ее заставляли начищать; вёдра воды, которые ей приходилось таскать туда-сюда с кормы корабля; то, что Пэйтон целый месяц не могла как следует вымыться; то, что ей приходилось каждый раз ждать полуночи, прежде чем удавалось найти укромный уголок, чтобы удовлетворить свои потребности, если она хотела спустить штаны, не боясь того, что ее застанут без этого отличительного придатка, который остальные матросы так гордо свешивали за борт корабля, когда их заставала нужда.
Все ее мучения того стоили. Даже то, как Пэйтон приняли, когда она впервые вошла в каюту пленника — теперь даже это было забыто. О, сначала всё было неплохо… пока Коннор не начал ее трясти. Это был совсем не тот прием, которого Пэйтон ожидала. Разумеется, она не думала, что Дрейк будет вне себя от счастья, увидев ее наверняка он обрадовался бы сильнее, если бы к нему пришла его драгоценная мисс Уитби, полагала Пэйтон — но все же она не ожидала, что Коннор разозлится до такой степени. Какая муха его укусила? Она тут рискует жизнью ради него, а он, похоже, не испытывает и капли благодарности.
В первый момент, разглядев убийственную ярость в глазах Дрейка, Пэйтон захотелось развернуться и убежать. Но она приложила столько усилий — подсыпала чёрного пороха в смесь для пудинга, рассчитав время так, чтобы хотя бы несколько мгновений провести наедине с Дрейком — что Пэйтон не смогла заставить себя уйти.
Теперь уже казалось, что буря его гнева вначале, была не слишком высокой ценой за то, что произошло потом. Губы Коннора на губах Пэйтон придали смысл всем ее жертвам; голод его поцелуя, отчаяние — совсем как тогда, в ночь перед свадьбой — были так сильны, что в тот момент Пэйтон поняла, что все сделала правильно. Она была нужна этому мужчине. Пэйтон осознала, что была нужна ему больше жизни. Это выдавала та жадность, с которой Коннор целовал ее, настойчивость, с которой его язык раздвигал ее губы. Она была такой глупой, что не замечала его отношение раньше.
Или, может быть, замечала, и именно поэтому, несмотря ни на что, не позволяла Дрейку окончательно оттолкнуть ее, как бы тот ни старался. Она была для него так же необходима, как еда и воздух. Было совершенно очевидно, что Коннор не хотел этого признавать. Но поцелуи выдавали его с головой.
Эта мысль наполнила Пэйтон головокружительной радостью, и она прижалась к Дрейку. Запах Коннора оказался таким же, как и всегда: бодрящий аромат свежего морского воздуха и соли. Находиться в его объятиях было восхитительно восхитительней, чем Пэйтон могла когда-либо себе вообразить. Дрейк провел несколько недель запертым в каюте, и все-таки от него исходил знакомый запах моря и чистого, здорового мужчины. Аромат, такой же родной, как дом. Это был Дрейк. Во всем мире для нее не было ничего слаще, чем его запах.