Толстые журналы с выкройками, цветные фотографии пухленьких девушек совершенно немодельной внешности, неудачный макияж которых не скрывало даже плохое качество печати. Волосы у них торчали во все стороны вопреки замыслу парикмахера, потому что остродефицитные хвойные шампуни той поры все как один давали именно такой эффект. А журналы мод почему-то советовали пользоваться этими шампунями после предварительного мытья хозяйственным (в крайнем случае — детским) мылом. После этого выход был только один — сильный начес и лак для волос, прочность которого, наверное, не уступила бы современным экологически сбалансированным лакам для пола. Эти девушки в журналах были одеты в безупречно связанные вручную и на машинках “Мальвина” трудоемкие модели юбок полусолнце-клёш, зауженные книзу платья, гольфы ярких цветов, свитера с круглыми или треугольными вырезами и рукавами с романтическим названием реглан. Они были в шапочках или подбитых ватой беретах, на шеях длиннющие, вязанные крючком шарфы, руки в перчатках и ноги в разноцветных гетрах до колен.
Пересматривая теперь эти журналы, понимаешь, что такая причудливая и крайне непрактичная мода может вернуться в любой момент, как возвращается каждая мода: вязанные тугими косичками широкие свитера, тяжелые шерстяные пальто “в шестнадцать ниток”, свитера-платья или же платья-свитера с какой-то компромиссной длиной почти до колен, гольфы с высокими двойными воротниками, нитки букле и даже корзинки-макраме, развешанные по стенам с горшками традесканций внутри. Невозможно вернуть только настроение тех вечеров, когда телевизоры были уже у каждого, но люди все еще ходили в гости к соседям посмотреть фильм. Когда соседей не только знали в лицо, но и держали запасные ключи от их квартиры на всякий случай, когда устанавливали телефоны “на блокираторе”, когда готовили и ели много, а рецепты требовали многочасового, а иногда и многодневного приготовления, когда нормальным считалось иметь время на вязание свитеров и юбок и однозначно ненормальным — не закрывать на зиму малинового варенья.
Я часто вспоминаю звук, которым сопровождались все застолья у нас дома, когда в моде было распитие растворимого кофе, а сами застолья превращались в гурманские оргии дегустации блюд из дефицитных продуктов. Взрослые долго обменивались впечатлениями и опытом доставания чая и масла, шоколада и сгущенного молока, шампанского и цитрусовых. Мне это все казалось скучным, и я лениво прислушивалась к их разговорам из-за стены своей комнаты, ожидая момента, когда подадут торт. Часто засыпала и просыпалась от звука синхронного стука ложечек по фарфоровому дну чашек, под запах коньяка, шоколада, лимона и торта “Наполеон”. Тогда пили индийский растворимый кофе в коричневых банках, разрисованных золотистыми контурами слонов; порошок насыпали на донышко чашек и старательно растирали с сахаром и несколькими каплями воды или коньяка. Потом заливали кипятком, и получался кофе с тонким слоем белой пенки, похожей на сливки. Эта процедура значительно улучшала вкус и вид растворимого пойла, которое тогда считалось одним из наиболее дефицитных деликатесов. Но меня в то время куда больше интересовал торт “Наполеон” — кофе я начала пить намного позже, а растворимого не пью по-прежнему. От знакомого стука в чашках я мгновенно просыпалась и бежала в гостиную, где разморенные водкой и коньяком взрослые уже ничего не обсуждали, молча и без особого желания съедали по куску “Наполеона”, произносили традиционные последние тосты “на коня” и утомленно расходились. А мама с бабушкой собирали с тарелок остатки бутербродов со шпротами, запах которых не выветривался из квартиры еще несколько дней, выбрасывали в мусор объедки, устало мыли посуду. Папа включал телевизор и бездумно переключал каналы. Я подсаживалась к нему и мешала, протестуя таким детским способом против несправедливого распределения обязанностей.