Судьба преследовала Швецова и в могиле. Молодой горец Аммалат-бек был влюблен в дочь аварского хана. Хан потребовал за нее голову своего врага — русского полковника Верховского. Аммалат был обязан полковнику жизнью: когда-то его, уличенного в набеге, Ермолов приказал повесить и помиловал только под поручительство Верховского. Но ослепленный страстью Аммалат совершает предательское убийство и скрывается в горах. Когда полковника похоронили, Аммалат ночью проник на кладбище, чтобы добыть несомненные доказательства исполненного обета, но в темноте ошибся могилой. Беглое упоминание об этой истории есть в «Записках» Ермолова. Русской публике ее поведал Александр Бестужев-Марлинский в повести «Аммалат-бек». В особом послесловии автор уверял читателей, что «описанное выше происшествие не выдумка. Имена и характеры лиц сохранены в точности». Здесь же приводятся и некоторые подробности кладбищенского триллера: «После похорон на другую ночь могила полковника Швецова, за год умершего, была разрыта по ошибке: ее приняли за могилу Верховского, труп вытащили и отрубили у него голову и руку. Об этом до сих пор с негодованием вспоминают все солдаты»7.
Хотя в «Кавказском пленнике» Пушкин и упоминает гремящие цепи и ноги узника, закованные в «железы», передать средствами романтической поэмы весь ужас долгого плена было невозможно, к тому же автор имел в виду совсем другие художественные цели. В Посвящении к поэме он не преминул еще раз вспомнить о своем недавнем пребывании в краю, «где рыскает в горах воинственный разбой». О близкой угрозе нападения Пушкин мог судить и по личным впечатлениям, полученным во время кавказских странствий. В письме к брату он сообщал: «Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за ними тащилась заряженная пушка с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа — они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца».
Приведем еще выдержку из записок хорошо известного на Кавказе военного топографа Ф. Ф. Торнау: «Вечерняя встреча в поле с конными людьми в мохнатых шапках, когда к тому же лица были укутаны башлыками и у передового ружье вынуто из чехла, редко предвещала добро. Сердце сжималось болезненно, когда в степи неожиданно появлялась шайка подобных ездоков; рука судорожно ложилась на курок ружья или пистолета, и тоску отводило только в счастливом случае, если удавалось разглядеть у них более сапогов, чем чевяк: значит, казаки, а не чеченцы и не закубанцы»8.