Христорождественский храм,
куда ходят все русские.
Памятник блаженному Идрису —
городскому сумасшедшему —
на улице, в войну называвшейся
Гитлерштрассе.
Орган в Домском соборе
с 127 регистрами, три из которых
называются: “шум моря”,
“голос небесного ангела”,
“голос человека”.
Русские, почувствовавшие себя
русскими,
латыши, почувствовавшие себя
латышами,
латгальцы, чувствовавшие себя
всегда латгальцами.
Шведские казармы. Пороховая башня.
Невидимая река Рига,
раньше впадавшая в Даугаву
и ставшая улицей.
Букетик циний за один лат
у кладбища Яна Райниса.
Мертвая родина
в офицерском мундире
смотрит на меня
с серого камня
папиными глазами.
17 — 18 июля 2007, в поезде Рига — Москва.
Настя
Дикий пляж
моей дикой родины.
Раньше он назывался солдатским,
и сюда во времена моего детства
в сорокаградусную жару привозили
на грузовиках солдат, — они вбегали
в реку в черных сатиновых трусах
раскаленной на солнце толпой
с криками на всех языках
нашей большой многонациональной отчизны,
и вода вокруг них вскипала.
(Мы, домашние девочки, с ужасом
взирали на них, лежа за барханом —
на границе городского и солдатского пляжа...)
Теперь здесь пустынно.
Все та же река, шелковая,
как рукав монгольского халата,
сброшенного здесь когда-то
во времена Золотой Орды
на белый песок
молодым Бату-ханом,
чтобы искупнуться, —
цвета выгоревшего высокого
июльского неба
с серебристыми блестками
плакучих ив,
растущих вдоль берега
и отраженных в воде...
Та же самая стрекоза из моего отрочества
с телом гимнастки,
отчаянно раскачивающаяся
на кончике узкого листа осоки,
словно на брусьях.
(Сквозь ее слюдяные крылья,
как через слюдяное окошко,
мы смотрели на солнце.
Солнце плавилось в нем,
как золотой слиток
из клада Стеньки Разина,
зарытого где-то на этих берегах
и никому не дающегося,
даже нам, следопытам...)
Тот же самый журавль,
полупьяный,
навечно отставший от стаи,
торчащий из воды,
как сухая коряга.
На песчаных скрижалях
птичьи следы:
клинопись чаек, скоропись соек.
Запустение. Битое стекло.
Пластиковые бутылки
из-под американской пепси-колы
и русского кваса
лежат рядом,
словно западник со славянофилом,
ведущие вечный спор
о путях России.
Прицепившийся, как репей, овод.
Мат-перемат. Крики о помощи.
Бегу на крик. Мужчина наотмашь
бьет женщину. Подбегаю.
Уже поладили. Улыбаются.
Оказались моими бывшими соседями.
Серега и Люба. Серега пьян, как всегда.
Переехали из военного городка в село.
Работы нигде нет. Пасут коров.
(Коровы бредут вдоль берега,
срывая колючку, — величественные,
словно богини...)
Спрашиваю их о дочке.
Расплываются в глупой улыбке.
Кричат, повернувшись к реке:
— Настя! —
Из воды
на берег