Порою он выходил за ворота, глядел. Снег и снег валил. Хуторских домов и огней не было видно. Но слышимо тарахтел трактор. Где-то там они мыкались, эти гады. Мыкались, но с хутора не уезжали. А хотелось бы… Пусть поедут за арбузиками. Уж там-то их встретят, кроме брата и сына его, два настоящих стрелка: зять-милиционер и дружок его — охотники, на порошу приехали. Уж они не промажут.
Но трактор по-прежнему колесил где-то на хуторе, дармовую солярку жег.
Он колесил и колесил, легко таща за собой деревянные сани и молодых седоков, которым после долгой гульбы в четырех стенах, под низкою крышею, так хорошо дышалось на снежном приволье.
«Мы поедем, мы помчимся…» — напевала счастливая Королиха, чуя крепкую руку Вани Шнура, ее обнимавшую.
Катались. А потом, когда Ваське Дроту надоело одному в кабине сидеть, прибились к дому.
Трактор встал, разом смолкнув и погасив свои желтые фары, словно его и не было. Над хутором и просторной округой сомкнулась звенящая праздничная тишина. Снегопад проредился, а потом разом стих. И засиял над миром чистой синевою огромный, почти вполнеба круг с яркой луной посредине. Это было так необычно, таинственно и красиво: серебряный воздух, искристый, с переливами снег, туманные, тоже серебристые, дали и васильковой синевы небесное озеро, золотая ладья в нем, в самой глуби, посредине.
Это вроде как открылось царствие небесное. Но вернее — просто праздника весть, которую на земле увидели и поняли редкие: лишь те, кто поднимал глаза к небу в полуночный час.
В тракторных санях, на соломе, вольно откинувшись, бедные Королиха да Ваня Шнурок на минуту замерли. Так неожиданно ясно увиделось все: далекая чистая синь, светлое око луны, волшебное сиянье округи. А рядом — человеческое тепло. И никуда не надо ехать, спешить. Затаить дыхание, замереть, чтобы не оборвалось, не кончилось это нечаянное счастье ли, просто жизнь.
Но уже звал их к иному празднику Васька Дрот, выбравшись из кабины трактора.
А небесное виденье скоро пропало, закрытое наплывшими тучами, снегопадом.
На хуторе Иванушкин его успел увидеть еще один человек — старая бабка Акуля, которая пришла в себя и выбралась из погреба и тут же, стеная и плача, несмотря на поздний час, подалась к соседям просить защиты. Она вышла со двора и вдруг все увидела: синий небесный плат и сияющий золотом лик — так почудилось ее старым глазам, слезами омытым. Увидела, обомлела и стала молитву творить: «Господи, помилуй нас всех, грешных… Царица небесная, радуйся… Помилуй нас…»
А в доме Васьки Дрота продолжилась молодая гульба. Ваня Шнур теперь был за главного. Он рассказывал какие-то байки, и ему верили. Шумел: «Так будет со всеми! Мы поедем… Мы будем шкурить!» И его слушали.