Вечером он поехал на урок. На этот раз певцу удалось вывести учительницу из себя.
— Вы не умеете ценить чувства! Вы грубый человек! — крикнула старушка. — Это как драгоценные камни: алмазы, сапфиры, аметисты. Ими нужно любоваться! Смаковать. А вы? Чем вы поете? Каким органом?
Он молча разглядывал книжный стеллаж, уставленный марокканскими фигурками. Один сидел скрестив ноги, другой замахивался топориком. Это она напрасно, он умеет чувствовать, но не любит. После чувств остаются опасения и страхи. И чем бы ни был его голос, он, несомненно, задавленное чувство. Глухой, слепой и полузадушенный, он все равно хочет жить.
Инга Валерьевна нервно перебирала ножками в чулках с длинными стрелками. Подошел сеттер и осторожно снял с нее туфлю, но дыра все-таки появилась.
— Подличаешь! — упрекнула она, а пес поглядел умильно.
— У вас много ценностей, — заметил певец.
На ее желтеньких щечках внезапно вспыхнул румянец.
— После войны у меня был возлюбленный из Генштаба.
Он прикинул, сколько ей может быть лет. Выглядела она рухлядью, в чем душа держится, но голос был молодой, лишь изредка дребезжал, как посуда в горке.
— Вы были содержанкой? — уточнил он.
— Мужчинам нужно быть щедрыми с кем-нибудь. Им так хочется.
— Мне — нет.
Она ехидно сощурилась:
— Ну, вы — особая статья.
Мысленно он с ней согласился. Петь сегодня не хотелось.
— У вас в поселке, наверное, зимой красиво. Лес, дома под снегом, и ходит истопник. Идиллия.
Она презрительно улыбнулась:
— В прошлый Новый год тут была целая история. Веселились, гуляли, пускали фейерверки, и загорелась буржуйская дача. Тушить никто и не пытался, пожарных не вызывали — дом на отшибе. Собрались писатели, музыканты, артисты и любовались заревом. Когда все закончилось, кто-то принес шашлыки и приготовил на углях. Всех угощали, я тоже поела.
— Так себе история, — заметил он. — Сами понимаете, я этого не люблю.
— А что интеллигентам буржуи? Сэкономили на дровах — и все.
Певец промолчал. Хотел было повысить ей плату за уроки, но отчего-то передумал. Петь не хотелось вообще. Уродец отчаялся и перестал мучить.
— Может быть… — он задумчиво покрутил большими пальцами, — мне не стоит петь? Недавно я спел одной сотруднице, и она повалилась. В общем, упала. Я такое видел только однажды, когда ходил на охоту с приятелем. Началась гроза, и когда загремел гром, его собака так испугалась, что рухнула наземь…
— Ваша сотрудница — неврастеничка. Уверяю вас, она нездорова, — рассердилась Инга Валерьевна. — Вам ни в коем случае нельзя бросать уроки. — Она вдруг покраснела, догадавшись, что ее могут заподозрить в корысти, и продолжала уже сердито: — После наших занятий я два часа лежу, это энергоемко. Но когда удастся поставить голос, я вас уверяю, это будет нечто! Он будет редкостным. Он и сейчас время от времени прорывается. Я его слышу, я знаю, что он там, внутри, надо научить его грамотно звучать…